Я задумался.
— Виктор Владимирович, а помните, как здорово было, когда мы игрушки делали, стрелялки-бегалки? Еще Свиридов нам сценарии писал. А мы и не думали ни о чем таком, ни о каких ересях.
Лешка Свиридов был тогда известным молодым писателем-фантастом и большим приколистом (теперь его больше не печатают, с тех пор, как запретили фантастику).
— Помню, — лицо шефа приобрело мечтательное выражение. — Но что поделаешь. Не будем делать «Жития святых», или что-нибудь в этом роде — нас точно всех разгонят, а то и хуже.
Вернувшись домой после работы, я привычно набрал Женькин номер. Но телефон не отвечал. Странно, обычно в это время там все уже дома. Да и куда им идти одним, дамам-то?
Я подождал около часа и позвонил еще. Тот же результат. На сердце было неспокойно, противно как-то. Я оделся и поехал к ним.
Дверь в квартиру была открыта. По полу разбросаны книги, бумага и осколки фарфора. Женька лежала на полу рядом со своей матерью. Черные волосы заляпаны кровью. Я сел на корточки рядом с ней и взял ее за руку, уже холодную. Я поискал глазами телефон. По 03 звонить, вероятно, уже бесполезно, хотя я не врач. Вдруг, еще нет. Или хотя бы в милицию. Телефон лежал здесь же, на полу, с битой трубкой и оборванным проводом. Я сжал губы.
В прихожей послышались шаги. Я даже не закрыл дверь, забыл.
— А, здесь уже были, — равнодушно протянул сладковатый баритон. — Вечно у них в штабе несогласованность. Зачем мы сюда перлись?
— Все равно надо проверить, — ответил деловой бас, и на пороге возникли дюжие молодцы в черно-бело-золотых повязках, штук пять. И это было явно не все. С лестничной площадки раздавались разговоры, топот ног и хлопанье дверей лифта.
— Еврей? — осведомился у меня бритоголовый молодой человек в черной кожаной куртке.
— Нет, что вы. Русский, православный. Вот крест, — и я вытащил за цепочку из-под рубашки железный крестик, украшенный зеленой эмалью.
— Ты мне крестом в морду не тычь, — весомо заметил пожилой коренастый обладатель баса. — Может, ты выкрест. Так мы их тоже…
— Что ты вообще здесь делаешь рядом с двумя дохлыми жидовками?
— Да работали мы вместе. Вот, книгу пришел вернуть. Она у меня брала, — и я наугад вытащил из кучи, возвышавшейся на полу, какой-то пухлый фолиант.
— А, книгу вернуть — дело хорошее, — смягчился пожилой. — А то эти жиды, пальчик дашь — руку откусят. Отчетная книжка с собой?
— Да какая отчетная книжка? — не унимался молодой. — Смотри, Палыч, у него, вроде, глаза навыкате, и мочки ушей не как у русского. Да ты посмотри на его мочки ушей!
Публика загудела, возмущенно обсуждая эту часть моего тела.
— Вот моя отчетная книжка, — я наконец нашел ее на дне сумки и протянул пожилому.
— Ну и пусто, — печально констатировал тот.
— Там очереди, в ***ском монастыре, у отца Александра, никак не пробьюсь.
— У отца Александра? — обрадовался Палыч. — В ***ском монастыре? Так у нас же один духовник!
Он просмотрел книжку, нашел печать и подпись настоятеля, убедился.
— Да-а. Ну, ладно, парень. Ты уж прости нас, грешных, своего не признали. Иди. Я встал.
— Как зовут-то? — поинтересовался Палыч на прощание.
— Серега.
— Ну, иди, Серега. Бей жидов, спасай Россию!
И я понял, что больше никогда не пойду в ***ский монастырь.
На улице горели костры. Костры из книг. Я шел между ними и плакал. Кое-где на полуобгоревших обложках еще можно было разглядеть названия: Данте Алигьери «Божественная комедия» (латинская ересь), Генрих Гейне «Избранное» (еврейский поэт), В. Шекспир «Двенадцатая ночь» (пропаганда язычества), Бокаччо «Декамерон» (порнография).
Я посмотрел на отчетную книжку и Женькин фолиант, которые держал в руках. «Corel draw» — прочитал я. Да, зачем он мне нужен, этот «Corel draw»? Я его и так наизусть знаю! И я бросил их в огонь, свидетелей моего предательства, боясь только осквернить ими пламя этих костров. И я почувствовал себя свободным, как Гамлет, уже раненый отравленной шпагой Лаэрта.
Ноябрь 1998 г.
