class="p1">– Да, соседи, – Герш стал серьезен, черные брови сошлись в строгую и печальную линию. – Бронечка, девочка моя любимая, а кто, по-твоему, помогал тем… в Европе… кто? Не соседи ли? Нет, не говори, что это – там, а мы – тут… – он поднял руку с раскрытой ладонью, словно сразу отмахивался от всех возражений жены. – Люди везде одинаковы, Броня. Я помню, как мать прятала меня в овраге, а вот такие соседи вспарывали перину, думая, что там спрятано золото… Золото! Да у моей матери не было даже золотого обручального кольца! Но они думали, что раз евреи – значит, и золото. А когда не нашли, то убили всех. Ведь получалось, что мы их обманули. Они надеялись на золото, а его не было…
– Но как же жить, Герш? Как жить, если никому не верить? – чистые глаза Брони заплыли слезами. Маленький Меир тоже начал всхлипывать. Он не знал, какая беда приключилась у матери, но раз она плачет – он будет плакать тоже.
– Вытри слезы, милая, – Герш погладил жену по щеке. – Вытри, а то малыш пугается. Нужно уезжать.
– Но у нас мир! – Броня метнулась к столу, схватила газету. – Вот, тут пишут, смотри! Немцы не нападут. У нас дружба с немцами. Вот же, и вот тут тоже пишут…
Она размахивала газетами и искательно заглядывала мужу в глаза, настойчиво требуя его согласия. В газетах ведь не могут писать неправду!
– Пишут, – Герш кивнул. – Но я чувствую… Нужно уезжать…
Проснувшись, Лаубе долго не мог опомниться. В этом сне не было ни выстрелов, ни бегства от неведомой опасности, но что-то в нем тревожило так, что в сердце застряла тупая игла, злобно поворачивающаяся болью при каждом вдохе. Лаубе отсчитывал капли в крошечную хрустальную рюмочку, которую всегда использовал с этой целью – он был очень аккуратен и никогда не изменял привычкам, – и удивлялся своему сну.
Ему снилась еврейская семья – это Лаубе понял. Более того, он сам был евреем, маленьким мальчиком. Может, это отголосок давних времен, когда его отец с гордостью носил форму офицера СС, а маленький Гельмут задирал нос перед всеми мальчишками улицы – ни у кого не было такого отца!
– Бремя вины белого человека, – усмехнулся Лаубе, одним махом опрокидывая в раскрытый рот рюмку с лекарством. – Но я всегда считал, что с евреями третий рейх погорячился, да.
В их семье о евреях говорить было не принято. Нет, все признавали их существование, но старались об этом не говорить. Потому что отец Гельмута фон Лаубе был офицером СС, а всем известно, что СС делали с евреями.
– Я только выполнял приказы, сынок, – объяснял Дитрих фон Лаубе сыну. – Я ведь всего лишь солдат.
И маленький Гельмут сосредоточенно кивал. Солдат должен выполнять приказы. Это правильно. Ну а если командиры ошиблись, то разве виноват солдат?
И все же тема евреев считалась в семье немного неприличной. В доме повешенного не говорят о веревке, ведь правильно?
– Нужно бы как-то поспать, – сказал сам себе Лаубе, отбрасывая все мысли. Думать о странном сне не хотелось. Лучше бы подумать о чем-нибудь хорошем, да и заснуть с этими хорошими мыслями. Глядишь, и приснятся вовсе не евреи.
***
Лаубе сидел в кресле-качалке и дремал. Книга выскользнула из его пальцев, тихо улеглась на колени, не потревожив спящего. Кресло тихо поскрипывало, едва заметно раскачиваясь, будто убаюкивало. Окна были плотно закрыты шторами, чтобы не впускать в квартиру удушающую жару улицы, резкий запах перегретого асфальта, сердитые трамвайные звонки и непременный невнятный шум города. Но жара все же просачивалась сквозь невидимые щели, обволакивала все, и Лаубе чувствовал, как его укрывает душное одеяло.
Резкий звонок вырвал его из сна. Он вздрогнул от неожиданности, и книга шумно упала на пол переплетом вверх. Лаубе поморщился: он любил книги, а такое падение наверняка испортит переплет. Обидно.
Лаубе не удивился, когда, открыв дверь, увидел фрау Майер. Да, она никогда не заходила к нему, но звонок был так резок и сердит, так самодоволен и уверен, что звонить могла только она. Лаубе даже улыбнулся, подумав, как звонок оказался похож на женщину. Фрау Майер, видимо, не так поняла его улыбку, потому что счастливо расплылась в ответ, залепетала что-то голоском маленькой девочки.
– Прошу, проходите, – спохватился Лаубе и проводил нежданную визитершу в гостиную. – Хотите холодного чаю? Очень хорошо помогает от жары, я только им и спасаюсь.
– Чай? – фрау Майер картинно подняла выщипанные и подрисованные черным карандашом бровки. – Конечно, если вас не затруднит.
Она продолжала говорить голоском маленькой девочки, и Лаубе почувствовал себя неуютно. Он поторопился за чаем, кубиками льда и вазочкой с песочным печеньем. На всякий случай захватил еще графин с лимонадом.
Фрау Майер пила чай, манерно отставив в сторону пухлый мизинец, чем приводила Лаубе почти в состояние бешенства. Он терпеть не мог подобных претензий на воспитание высшего света. Фрау Майер с ее практичной одеждой для дочери, любовью к сплетням и скандалам была обычной мещанкой, получившей небольшое образование и резво выскочившей замуж, чтобы обеспечить себя на всю жизнь определенным статусом и положением в обществе. Ей не повезло – муж быстро умер, а другого не подвернулось. Что ж, таких фрау Майер было множество, но большинство из них принимали свою судьбу безропотно, не приставали к соседям с голоском маленькой девочки и не отставляли мизинец, если им случалось пить чай на людях.
– Чем обязан? – Лаубе хотел, чтобы она сказала наконец за чем пришла, да и убиралась вон, оставив его с жарой и книгой. Его передергивало от отвращения каждый раз, когда он видел ее отставленный в сторону мизинец. Нагло кокетливый, толстый и глупый.
Странное дело, но Лаубе казалось, что он уже где-то видел этот мизинец. Точно так же отставленный в сторону, толстый и глупый. Но фрау Майер никогда не пила с ним чай. И все же… все же… Этот мизинец скребся в уголке памяти, как раз в том уголке, где скрывались букеты полевых цветов.
Лаубе мотнул головой. От жары уже стало мерещиться всякое. Или это возраст? А, может, одиночество?
И тут фрау Майер заговорила. Лаубе даже не сразу поверил своим ушам. Все было так дико и странно, будто он попал в другой мир. «Зазеркалье, вот что это такое! – в ужасе
