Когда Каганович провозгласил главной своей целью ликвидацию Кремля с очисткой прилегающих территорий от устаревших построек, включая ГУМ и собор Василия Блаженного, Почетного Гнусария представили к ордену "За выдающиеся заслуги в развитии сатанизма". Поощренный, он проявил недюжинный энтузиазм, подсказав товарищу Кагановичу, что к ликвидации Кремля надо идти через уничтожение Храма Христа Спасителя. Идею горячо поддержал Архитектор, убежденный в том, что именно этот вредный объект занимает одно из предполагаемых мест для возведения Дворца Советов. Снюхались Гнусарии компетентных товарищей и чрезвычайно споро провернули дело.
30 мая 1931 года состоялось совещание технического Совета Управления строительством Дворца. Рассматривался вопрос о нескольких площадках. Выбор колебался между Красной площадью, Китай–городом, Зарядьем, Охотным рядом, Таганкой и местом, занимаемым Храмом. Ознакомившись с протоколом заседания, Лазарь Каганович усмехнулся в усы – он хорошо знал, кто должен произнести последнее слово и не сомневался в его решении.
…Погожим солнечным днем в начале июня к Храму подъехали черные автомобили. Два человека в форме ОГПУ молча вошли в сторожку и встали у двери с брезгливой неприязнью глядя на трясущегося в лихорадке попа. Тот попытался подняться с заваленной тряпьем лежанки, но осел, сжимая распятье, тараща безумные глаза и бормоча что–то злое, невнятное.
– Ты, отец, не дергайся, – предупредил полный и румяный. – Шуметь тебе сейчас не следует.
– Нарушишь приказ – шлепну. – Коротко пообещал щуплый и желчный, показывая на кобуру.
Пока сторож, ухитрившись сползти с кровати, причитал и бил поклоны у образа, вокруг Храма происходило несуетливое, но четкое движение. Наряд охранников оградил площадку от нежелательного вмешательства со стороны населения, а затем уже вышли люди из автомобилей, кто в штатском, кто в мундирах. В темных двубортных костюмах был представлен под утренним солнышком Президиум Совета строительства Дворца во главе с товарищем Молотовым. Специалисты выглядели компетентно, светилось вдохновением лицо председателя Совета архитектора Бориса Михайловича Иофана. Того самого Архитектора, что уже все основательно продумал и рассчитал над своими листами в творческом слиянии с инициативным Гнусарием. Сейчас ему выпала честь представить место для стройки самому товарищу Сталину.
Июньское солнце пронизывало нежную листву старых лип, играло веселыми праздничными блестками на рябой волне, бегущей от шустрого колесного буксира. Колеса шумно взбивали пену, солидно тянулись за буксиром тяжелые баржи. На одной из них плясали присядью под гармонь бородатые мужики, взволнованные, очевидно, панорамой Кремля. В утреннем воздухе тянуло духом смоляных канатов и речной свежести.
Вождь отнесся к визиту со всей серьезностью. Обходя участок разговаривал со специалистами, задавал вопросы, приглядывался.
– Многих товарищей архитекторов пугает неправильная конфигурация участка и его сравнительно небольшие размеры. Есть и такие, которые в душе жалеют о Храме, хотя вряд ли могут защитить его архитектурные достоинства, – объяснил ситуацию вождю сообщник Гнусария, почти что его голосом – льстивым и уверенным одновременно.
Вождь глянул на членов президиума Совета и не обнаружил среди них желающих спорить по поводу конфигурации участка и защищать достоинства Храма.
– Размеры нас не должны смущать. Почему не расчистить вот эти улицы? Надеюсь, ничего ценного наши специалисты там не обнаружат. Мне так кажется, – товарищ Сталин хитро улыбнулся, отчего разбежались к уголкам глаз обаятельные морщинки. Специалисты одобрительно зашумели.
Через три дня участь Храма была окончательно решена. Отцу Георгию объяснили, что в связи с подготовкой к ликвидации строения, необходимость в его охране отпадает.
Последнюю свою ночь сторож провел на посту, но вместо того, чтобы обойти Храм, проститься с ним, сидел, поджав ноги, на убогой лежанке и бубнил лишь одно: "…И пойдет брат на брата и сын на отца. Храмы Божии порушат до основания. И настанут тогда последние времена…"
Иногда он умолкал, словно споткнувшись и с окончательной ясностью понимал, что болен. Болен давно и тяжко. Что лишь на мгновение просветлел помутившийся разум и скоро вновь погрузиться во тьму. Загремят, загогочут тогда сатанинские полчища, идущие осаждать Храм.
"Смерти, только смерти прошу, о Господи…" – шептал он не отирая слез. Они катились и катились, искрясь в бороденке, словно каменья в окладе.
Гость возник в дверях неслышно. Николай Игнатьевич – служащий. Узнать можно, хоть и сильно изменило его короткое время. Осанистей стал, матерей. Плащ солидный и шляпа, конечно же, прячут человека, но глаза утаить нельзя. А было в тех глазах одно сразу же подмеченное отцом Георгием отличие.
После мартовского визита появлялся в сторожке этот человек не один раз. И с сахаром и с водкой. Разным бывал: то весел и шумен, то тих и понур. Но всегда одно таилось на донышке его пристальных птичьих, близко к переносью посаженных глаз: тревога. Казалось отцу Георгию, что ищет у него гость что–то важное для себя, утерянное. Ждет ответа на терзающий и непонятный вопрос. Теперь появилось в глубоких глазах лихое отчаяние: понял уже Жостов и вопрос свой страшный и ответ на него знал.
– Что скажешь, Георгий Николаевич? Здороваться, значит, со мной не хочешь, – сняв шляпу гость сел, не дожидаясь приглашения от глядевшего в стену попа.
– Не стану тебе, нехристь, здоровия желать. Не заслужил.
– Ну и не надо, раз так. Скажи, правда ли, что когда здесь монастырь сносили, чтобы Храм строить, игуменья тамошняя место это прокляла? Ведь так оно и вышло…
– Трудности были, не беды. Сорок лет всем миром строили, великими молитвами по всей Руси. Но ведь подняли же! Стоять такому Храму вечно.
– Э-эх! Не научно мыслишь, любезный. Все в материальном мире тленно. А громадина твоя белокаменная хоть во славу Российскую, хоть во блажь царскую возведенная – явление материального мира. А следовательно смертна.
– Врешь! Прежде Дом твой рухнет. – Отец Георгий встал, борясь с головокружением и гордо поднял голову. Но не устоял, закрыв глаза опустился на топчан, проговорил: – Сексот ты или кто, а понял сразу, что не боюсь я тебя. И тех, кто с тобой – не боюсь. Я Храм защищаю, а он – меня. И Дом твой и тебя, заблудшего, тоже. Вы от Бога отреклись, а он вас потерянных спасти старается. Потому что Спаситель. Каждому соломинку протягивает – не губи, мол, себя, одумайся! – Поп закашлялся, на щеках выступили багровые пятна, задрожал подбородок, заблестела у губ слюна.
– Да ты, Георгий Николаевич, болен, – вздохнул гость, отводя в сторону свой странный взгляд. – Вот что – собирайся. За тобой я пришел.
