Ознакомительная версия.
Почему-то он остался в моей памяти именно таким, как в тот вечер: хмуровато-небритым, в расшитой славянской вязью рубахе-косоворотке, с руническими кольцами-оберегами на сильных рыжеволосых пальцах, сжимающих граненый стакан с джиноквасом.
13
Шмыга появился в предбаннике депривационной камеры около девяти утра. Он был чисто выбрит, благоухал одеколоном — и очень неодобрительно покосился на мятого похмельного Добросвета. Мне он тоже сделал замечание, что я небрит.
Я уже подумал, что нам придется приводить себя в порядок, но вместо этого Шмыга распорядился принести в тесную комнатку еще два стула.
— Ну что, мужики, — сказал он, когда мы сели. — Споем.
И сразу же затянул любимую песню разведчиков:
— С чего-о начинается Ро-оодина…
— С картинки в твоем букваре… — нестройно подхватили мы. — С хороших и верных това-аа-рищей, живущих в соседнем дворе…
Добросвет пел с закрытыми глазами — и думал, видимо, о неведомых мне кетаминовых буераках, где отстоял рубежи Отчизны и получил свою Золотую Звезду. Шмыга, быть может, вспоминал о своей детской тетрадке, с которой начал великое дело учета и контроля. А мои мысли были пошлыми и мелкими, и я был очень рад, что соратники их не видят.
Картинки в букваре я еще помнил, они главным образом призывали беречь хлеб, хотя по серой газетной бумаге, на которой они были напечатаны, даже мне делалось ясно, что рядом кто-то ворует в особо крупных размерах. А вот вместо хороших и верных товарищей из соседнего двора мне почему-то вспомнились два гопника из Кемерово, побившие меня в одиннадцать лет — у одного был солдатский ремень с выпрямленной пряжкой, а у другого из латунной звезды вообще торчали три гвоздя. Гвоздями меня, хорошо, не били, но синие звезды на теле потом сходили почти месяц.
— А мо-ожет, она начинается… — заливался Шмыга.
Я хотел подумать о чем-нибудь хорошем, но, как назло, вспомнил налоговую, в которую меня посылали с курсов „Intermediate Advanced“, когда мы хотели перерегистрироваться в малое предприятие. До этого меня никогда не унижали так вдумчиво и нагло, с таким беспечным пониманием полной безнаказности, без всякого повода с моей стороны — причем во всех без исключения окнах, куда я заглядывал…
Кстати, тут неожиданно сказалась моя спецподготовка: у меня в голове всплыл термин из „Розы Мира“ — „великие демоны макробрамфатур“. Видно, Даниил Андреев после отсидки тоже ходил оформлять документы по всяким российским присутствиям.
А Шмыга все пел — зажмурясь, с чувством, и голос у него был красивый.
„А че бы ему не петь, — думал я, подпевая. — Где для этих загорелых спортивных мужиков начинается Родина, для всех остальных она кончается, потому что за забор никого не пустят. А где она начинается для остальных, там им даже бывать не надо. Разве что выйти поссать из „мерседеса“…“
Мысли были злые, и, вероятно, несправедливые. Но других мне в голову не пришло.
Допев, Шмыга поднялся и сказал:
— Ну давайте, парни, начинайте. Ни пуха. Буду следить за телеметрией.
Когда мы остались одни, Добросвет открыл люк в депривационную цистерну. Я увидел в ее верхней части, обычно пустой, какие-то провода.
— Что это?
— Мы сделали тебе над головой бегущую строку, — сказал Добросвет. — Но включим ее только в самом конце, когда будешь на излете. Самое главное запомни. Как поймешь, что уже на дне ада, сразу начинай говорить…
— А как я пойму?
Добросвет еле заметно ухмыльнулся.
— Поймешь, не переживай. И выступай от всей души, чтобы настроение создать, иначе никакой веры нашей информации не будет. А как увидишь, что строка зажглась, зачитаешь текст. Информации там совсем немного, но она ключевая. Суть в том, что с руководством теперь новый черт работать будет. Все понял?
Я кивнул.
— Тогда раздевайся… Трусы тоже снимай.
Открыв свой акушерский саквояж, Добросвет вынул покрытую иероглифами черную коробочку с похожим на присоску отверстием в кольце из красной резины. От коробочки отходил черный жгут антенны и ремешки на липучке. Он тщательно приладил ее к моей левой ляжке — так, что присоска оказалась прямо под ягодицей.
— Что это? — спросил я.
— Шприц с сервоприводом, — ответил Добросвет. — Дистанционно управляемый. Чтобы ты мог дозу получить точно в нужный момент, не вставая. Больно не будет, игла совсем тонкая.
Потом он вынул из саквояжа бутылочку из-под детского питания, полную мутной коричневой жидкости, в которой я немедленно опознал его фирменный квас. Пока он откручивал заевшую пробку, я влез в цистерну.
Квасу было больше, чем обычно, и он чуть горчил. Добросвет помахал мне рукой, закрыл за мной люк, и я поплыл навстречу неведомому.
Оно встретило меня теплой духотой и нирваническим блаженством. Все было как в прежние дни, которые уже казались мне невозможно счастливыми — обычный жульнический трюк памяти. Минут сорок я просто отдыхал, радуясь, что в моей голове больше не бубнит адская скороговорка, а потом начал действовать квас.
Я тихо вывалился в пустоту и рассыпался в серебристую пыль, пыль рассеялась в бесконечном пространстве, и время превратилось в вечность — из которой, Бог знает через сколько эонов, меня выманил зазвучавший в моем черепе женский голос, читающий „Опьяненного бродягу“ Руми.
Голос повторял это стихотворение снова и снова — или, может быть, после первого и единственного прочтения оно само зареверберировало в складках моей памяти:
Идемте, о возлюбившие!
Прими безумие! Прими безумие!
Как мотылек, лети в Сердце Сердец
Лицом в огонь! Лицом в огонь!
Будь странником,
Разрушь свой дом.
С любителями опасности
Живи вместе, живи вместе.
Стань опьяненным бродягой!
Моя мысль за одно мгновение преодолела ветхого Семена Левитана и стала необычайно свободной и сильной, как всегда бывало перед встречей с Неизъяснимым.
Я вспомнил, что в исламской мистической поэзии опьянение было метафорой духовного экстаза — и подумал, что никому в те дни не приходило в голову шить Джалаладдину Руми пропаганду запрещенных шариатом веществ или экстремизм, потому что в традиционных обществах чиновник был поэтом и воином, а не российским уклюжим вором, постоянно стремящимся поднять как можно больше вони, чтобы скрыть свое воровство.
А потом эти удивительные слова — „как мотылек, лети в Сердце Сердец“ — дошли наконец до корня моего ума и обрели надо мной полную власть. И, как и раньше, мне не оставалось ничего, кроме как стать таким мотыльком самому.
Ознакомительная версия.
