Ознакомительная версия.
– Слушаю, – отозвалась трубка.
– Мирослав Казбекович, извините за беспокойство, это Лидия Георгиевна.
– Лидия Георгиевна???
– Секретарь ваша бывшая.
– Ах, Лидия Георгиевна, здравствуйте, как поживаете? Пенсию выплачивают регулярно?
– Вашими заботами, Мирослав Казбекович, спасибо.
– Чем могу быть полезен?
– За внучку хочу попросить, Мирослав Казбекович. Сгораю от стыда, но вы – последняя надежда.
– Что, уже университет закончила? Журналистика, не ошибаюсь? Ищет работу?
– Хуже, Мирослав Казбекович. Арестовали ее.
– Неужели? Наркотики?
– Еще хуже.
– Ну, не пугайте. Не убийство же, я надеюсь?
– Самоубийство.
– За это у нас не арестовывают, Лидия Георгиевна. Так в чем дело?
– Моя внучка – Даша Смирнова.
– Да, да, я отлично помню, Даша, и как вы, Смирнова.
– Та самая Даша Смирнова.
– Которая?
– Извините, Мирослав Казбекович, язык не поворачивается, так стыдно. Из «Письки лают».
– …Зарезали, Лидия Георгиевна. Без ножа зарезали. Если журналисты пронюхают, что бабушка Дарьи Смирновой была моим секретарем, на меня этот трюк и повесят. Скажут, что это была месть за смещение из Кремля. Сейчас только этого не хватало. Что же вы сразу не предупредили? Тянули два месяца!
– Неловко мне было, Мирослав Казбекович. Ну и думала, что как-нибудь обойдется.
– Обойдется?! Как же вы, Лидия Георгиевна, не прочувствовали момент? Вы, которая столько лет просидела на идеологической кухне? Впрочем, это риторика. Прошу на суде не появляться, на свидания к внучке не ходить…
– Так ведь и не пускают…
– Очень хорошо. Отправим вас на все лето на Кавказские минеральные воды, поправить здоровье.
– А что же будет с Дашенькой?
– А что будет с Дашенькой? Посадят, конечно. Я в моем сегодняшнем положении и помочь ей ничем не могу. Где же вы раньше были, Лидия Георгиевна? Если чувствовали у девочки протестные настроения, отправили бы к «Нашим». У «Наших» поднимай ноги хоть среди могил – ничего за это не будет. И протестное настроение удовлетворено, и никакой опасности преследования.
– Виновата, Мирослав Казбекович. Не доглядела.
– Сына предупредите – никаких интервью. Он у вас, кажется, в МИДе?
– В МИДе.
– Попросят уйти.
– Мы понимаем.
– Сына пристрою.
– Наша семья вам так обязана… – Лидия Георгиевна всхлипнула в трубку.
– Ну, не расстраивайтесь так. Подумайте только – какой индекс узнаваемости теперь у вашей внучки. Международный. Многие на такой индекс всю жизнь работают. Посидит немного, образумится, выйдет – сделаем лидером оппозиции. Она у вас, кажется, экологией увлекалась? Будет лидером альтернативной Гринпису Новой зеленой партии.
– Так ведь семь лет…
– Что семь лет?
– Сидеть.
– Кто сказал?
– Так по телевизору говорят.
– А вы не смотрите телевизор – там вечно страшилки для взрослых показывают. Дадут пару-тройку лет, считайте это магистратурой.
– Спасибо, вам, Мирослав Казбекович!
– Не могу поблагодарить вас в ответ, Лидия Георгиевна. Огорошили, так огорошили. Все карты мне смешали.
– Так ведь не знает никто про Дашину родословную. Кроме соседей. Но они в системе работали, наружу не выйдет.
– Какая же вы все-таки наивная, Лидия Георгиевна. Это я не знал, а высшему руководству компетентные службы давно уже все доложили, будьте покойны. Теперь даже не представляю, когда обратно в Кремль попаду.
– Мне очень совестно перед вами, Мирослав Казбекович. Очень совестно.
– Ваши муки совести отработают младшие поколения. На связи!
– До свидания, Мирослав Казбекович.
Лидия Георгиевна положила трубку, вытерла слезы, высморкалась и осмотрелась. Жизненные перспективы несколько раздвинулись и не были так темны, как казалось прежде.
Сцена шестая
Пловец Хорохоров
Максим Хорохоров любил длинноногих женщин. И длинноногие женщины любили его. Они летели на него роем, как мотыльки на ярко освещенный фонарный столб. Он же разделял рой на две категории: с интеллектом и без. Длинноногих женщины с интеллектом он длительно использовал на разных участках своего обширного бизнеса, где они добросовестно и с энтузиазмом трудились, не покладая рук. Всех остальных он одноразово пользовал по прямому физиологическому назначению и благодарно расставался с одной, чтобы переключиться на другую, третью, четвертую, пятую. Женский рой был настолько бесконечен, что Максим стал серьезно сомневаться в истинности утверждения российских ученых о вырождении нации. Некоторые бабочки пытались зацепиться за фонарный столб, но напиравшие сзади подружки сбивали их и гнали прочь, чтобы попытаться зацепиться самим. Но тщетно.
Максим и не пытался установить сколь-нибудь длительные и доверительные отношения с какой-нибудь бабочкой. Для духовного и душевного общения у него была сестра: тонкая, умная, добрая и всепрощающая, а поселять еще кого-нибудь в своем сердце Максим был не намерен. Они с сестрой выстрадали эту душевную связь, трагически рано лишившись родителей. А бабочки – они только с виду кажутся милыми и воздушными, а на самом деле – свирепые алчущие хищницы.
Живи Максим в другую эпоху, он надел бы рыцарские доспехи и завоевал бы для сестры полцарства с зелеными лугами, хрустальными реками и очаровательным замком. Но Максиму выпало жить в неблагополучное время в неблагоприятном климате и завоевать он смог только вечную мерзлоту, где воздух был таким, что трудно было дышать, а пейзаж был таким, что страшно было смотреть, а реки были такими, что опасно было опустить туда руки, хотя несмышленые местные дети ныряли туда с головой. Но Максим был бесстрашен: он дышал этим воздухом, он смотрел на этот пейзаж. Вот только руки в воду не опускал – воздерживался.
В этом аду добывались стратегические для цивилизации металлы, а отконвоированные и добровольно понаехавшие туда люди в прямом смысле гибли за металл. Максим овладел территорией, осмотрелся, поднял за шкирку полуразвалившееся производство, выкинул за ворота всех старых и убогих, очистил стены от социальных прилипал, а оставшимся труженикам привил уважение к частной собственности, сделав из них акционеров-миниатюриев. Он даже решил со временем отремонтировать в аду бассейн, чтобы хотя бы дети детей могли насладиться безопасным комфортом теплой хлорированной воды. Кардинально же менять ландшафт было экономически нецелесообразно, поскольку Максим не собирался там жить.
На добытые в аду капиталы Максим покупал мечты. Мечту за мечтой, мечту за мечтой. Однажды он даже собрался купить настоящий дворец, возведенный у самого синего моря под самым ласковым солнцем. И даже заплатил сорок миллионов евриков задатка безутешной арабской вдове, оставшейся без мужа, но при дворце. Но сестра спросила: «На что тебе дворец, Максим? Ты же не будешь там жить, и я не буду, и никто не будет. Мы выросли в типовой московской квартире, а во дворце мы можем потерять друг друга. Лучше бы ты отдал деньги бедным». «Хорошо, – согласился отказаться от мечты о дворце Максим. – Дворец я покупать не буду. А деньги отдам безутешной вдове – все равно задаток назад не вернет. Но бедным я денег не раздам». «Почему?» – спросила сестра. «Они от этого станут еще беднее. Ты же видишь, что творится в Африке. Туземцы так привыкли получать гуманитарную помощь, что теперь твердо убеждены: еда растет на небе, откуда ее доставляют самолеты. Сидят под пальмами, пухнут от голода и ждут, когда в небе появится железная птица с пропитанием в клюве. Они уже и не помнят, что когда-то добывали пищу на земле». С таким аргументом сестра не могла не согласиться. «Хорошо, – сказала она. – Тогда научи бедных, как добыть деньги». «Этого я не могу». – «Почему?» – «Потому что для этого надо ломать всю систему, а это не в моей власти». – «А ты возьми власть в свои руки». – «Взять власть в руки мечтают низкорослые закомплексованные мальчики, чтобы отомстить матери-природе и всем окружающим, а меня в детстве такая мечта не посещала. Меня, честно сказать, даже деньги и женщины не волнуют», – добавил он. «Максим, ты лицемеришь!» – «Нет, дорогая сестра, деньги и женщины меня не волнуют, они меня успокаивают». – «И ты собираешься успокоено состариться среди вечной мерзлоты в матовом окружении бывших зэков и проституток-спидоносок?» – «Я мог бы успокоено состариться среди реликтовых деревьев и антикварной мебели в окружении прошедших тщательный медицинский контроль юных дев, но ты же не одобряешь такой план». – «Да ты же быстро умрешь там от скуки!» – «Да, в мерзлоте мое бренное тело сохранится дольше и умру я позже». – «А какую надпись ты хотел бы видеть на своем надгробии? „Он взял от жизни все, ничего не дав взамен“?» – «Нет, не так. „Он был добр и щедр к своим друзьям“». – «Да-да, и к богатым вдовам. Один необдуманный росчерк пера – и годовая зарплата пяти тысяч заполярных рабочих переходит безутешной вдовушке». – «Ну ладно, не буду отдавать вдове за здорово живешь сорок миллионов. Я все-таки куплю дворец». – «И заплатишь за него столько, что можно было бы построить сорок дворцов спорта!» – «На эти деньги можно построить и больше, но в нашей стране по ходу стройки все сожрет коррупция». – «А тебе жалко денег коррупционерам?» – «Жалко». – «Тогда борись с ней!» – «С кем?» – «Не с кем, а с чем. С коррупцией». – «Я, что, похож на камикадзе?» – «Ты похож на страуса, который спрятал голову в песок и думает, что всех перехитрил. А тем временем охотник заходит с тыла, чтобы пустить пулю в заднюю мишень. И ты даже не рискнешь кричать „Насилуют!“, чтобы никто не узнал о смене ориентации. Ты ведь у нас создал образ вечно молодого мачо с револьвером, заряженным холостыми патронами, таскающий за собой на веревочке обоз раскрашенных вагин». Бесстрастное лицо Максима скривилось, как от неожиданного удара под дых. «Не надо!» – исказившимся голосом попросил он. «Надо, Макс, надо. Хоть к пятидесяти годам ослабь свой младенческий хватательный рефлекс. Хватит тащить в рот все, что плохо лежит. Займись созиданием. Создай что-нибудь значительное». – «Например?» – «Например, систему противодействия коррупции». – «Но я же не чиновник». – «А ты повлияй на чиновников». – «Но я же не политик». – «Так стань им»… В конце концов Максим поддался на уговоры сестры, отложил калькулятор, взял в руки флаг и пошел служить правому делу.
Ознакомительная версия.
