— Встань туда, — распорядился Пантор, указывая Лорке место на краю круга.
Младший повиновался.
— А ты оставайся, где стоишь, — продолжал командовать ученик Мессера. — Только на шаг ближе. И не разговаривай с ним больше. Он тебя не слышит. Пока.
Мартин кивнул и сделал шаг. С покойником он и сам уже больше в диалог не вступал.
— А что мы делаем?
— Ничего особенного, — пожал плечами ученик Мессера. — Насколько я понимаю, эти ваши заклинания призывают духов мертвых, вот мы просто призовем одного такого духа, поговорим и отпустим. Самое простое заклинание. И самое безобидное. По выплеску энергии нас и не заметят даже… может быть…
Пантор уложил перед собой на пол раскрытую книгу, встал в центр магического круга. Качнулся. Не потому, что того требовал обряд, а от всколыхнувшегося внутри вина. Снова повернулся к Мартину.
— Дам знак, начнешь читать символы по внешней стороне круга. От себя к брату.
Старший из близнецов кивнул. Ученик Мессера кинул взгляд на Лорку, тот приосанился.
— Ты станешь читать по внутренней стороне круга. От себя к брату. Но не раньше, чем дам знак.
Дождавшись очередного кивка, Пантор расправил плечи и поднял руки, складывая их перед собой в особый знак. Снова мотнуло, но он удержал равновесие и начал читать нараспев. Сперва сверяясь с книгой, потом заглядывая в нее все реже.
Слова, казалось, материализовывались, складывались в кристаллическую паутину, окутывающую круг, словно кокон. Пантор на секунду почувствовал себя пауком, тянущим сеть. Ощущение было феерическим, видимо, снова давал о себе знать тайный рецепт местных виноделов. С каждым новым словом тембр голоса мага все понижался. Вскоре низкая вибрация достигла такой мощности, какой Пантор сам от себя не ожидал. Не теряя ритма, маг подал знак старшему из близнецов. Мартин вздрогнул, словно испугавшись, что упустил момент, забормотал излишне поспешно. Впрочем, бормотание довольно быстро окрепло, молодой маг поймал ритм. Ученик Мессера кивнул Лорке. Младший оказался более внимательным, подхватил мгновенно, словно только того и ждал. В следующую секунду голоса трех чародеев слились в сложный речитатив. Звук голосов набрал силу, заметался, отражаясь от стен, завибрировал мощно и гулко. Словно какой-то безумный звонарь искусно и резко дергал в склепе удивительного звучания колокол.
Пантор не заметил момент перехода, когда практически потерял связь с реальностью, когда весь мир сложился до размеров склепа, или даже круга, очерченного на холодных плитах пола. Звуки, цвета, запахи — все перестало существовать, кроме вибраций голосов и структуры заклинания, оказавшейся на удивление сложной, хоть и понятной.
Пассы руками стали более яростными, а взгляд мага совершенно отрешенным.
Заклинание оборвалось, речитатив затих, уходя в землю, в стены и своды склепа. Там его звук смолк окончательно, оставив лишь легкую вибрацию, которая, словно волна, побежала обратно. Секунда, другая, и крохотное пространство последнего приюта бывшего градоначальника наполнилось гулом. Гул усиливался, казалось, что еще немного — и лопнут барабанные перепонки. Мартин, побледнев, начал озираться по сторонам. Его младшего братца крепко потряхивало, но с места он не двигался, замерев не то с перепугу, не то в ожидании.
— Ерунда какая-то, — пробормотал старший. — Мы же вроде только дух призвать собирались. Поболтать и отпустить…
Гул возрос и усилился сверх всякой меры. Каменные плиты пола пошли трещинами.
Услышал Пантор Мартина, или осмысление сказанного пришло потом? Впоследствии он так и не смог ответить себе на этот вопрос. Единственное, что он отчетливо понял в тот момент: останавливаться нельзя. Не завершенное на этой стадии заклинание много хуже завершенного, подсказывала интуиция. И, доверившись ей, ученик Мессера снова заговорил утробным голосом, сливаясь с гулом.
Уже невозможно было разобрать слов, все слилось в невероятную какофонию, обладающую вместе с тем необъяснимой гармонией и упорядоченностью. Трещина расширилась, из-под каменного пола склепа рванул яркий холодный свет.
Пантор размашистым движением начертил перед собой в воздухе магический знак и все закончилось. Во всяком случае, для него.
Мартин и Лорка увидели только, как подогнулись колени юного некроманта и жутковато закатились глаза. В следующую секунду ученик Мессера рухнул наземь, будто тряпичная кукла-марионетка, у которой разом оборвали все веревочки, а из щели в полу полезло такое, что близнецы-братья пожалели о сохранившемся сознании. Валяться сейчас рядом с Пантором в счастливом забвении было бы куда приятнее.
Ему снился дом. Отдельный особняк в дорогом районе Вероллы. И сад. Фруктовых деревьев было много и все они плодоносили, но плоды и ягоды с них никто не рвал. Щебетали птицы, бил фонтан. Сверкали в водяной пыли солнечные лучи.
Бегали двое детей. Шебутных мальчишек. Старший был похож на него, а младший больше на жену. И жена сидела в тени на скамейке с какой-то бездумной книжкой. А потом оторвалась от своей беллетристики и улыбнулась, как солнышко в брызгах фонтана. Неуловимо.
Он бросился навстречу жене и тут с удивительной ясностью осознал, что она улыбается не ему. Жена встала со скамейки, пошла навстречу. Но смотрела при этом сквозь него. Шла в его направлении, но мимо.
Сердце сжалось от страшного предчувствия. Он начал поворачиваться, готовясь увидеть у себя за спиной…
— Господин пристав, подъем!
Чужой голос хлестнул по ушам, и следом чья-то рука безжалостно сдернула одеяло, а вместе с ним уютное тепло и остатки сна. Ниро открыл глаза. Санчес стоял прямо перед ним и нагло улыбался.
Лицо журналиста было свежим, щеки гладко выбритыми. В глазах сияла жизнь. Ниро в жизнь раньше восьми часов до полудня не верил. Подняться раньше для него было равноценно смерти. Сейчас же, если верить часам, было шесть утра.
— Вы с ума сошли, — проворчал пристав. — Какого…
— Вот и я интересуюсь, — не дослушав перебил Санчес, — отчего вы так долго спите? Если в вашем ведомстве все приставы дрыхнут до обеда, то мне многое становится понятным.
Ниро поднялся с дивана и принялся спешно натягивать штаны. Умывался быстро. Бриться не стал. Зачем тратить время? Жена не видит, начальство тоже. А остальным достаточно посмотреть на его удостоверение, чтобы засунуть все вопросы относительно его небритости куда поглубже.
У журналиста вопросов не возникло. Он просто бросил беглый взгляд на помятое лицо с крепко наметившейся щетиной и надменно ухмыльнулся. Сделано это было с таким превосходством, что захотелось ударить борзописца посильнее.
