У журналиста вопросов не возникло. Он просто бросил беглый взгляд на помятое лицо с крепко наметившейся щетиной и надменно ухмыльнулся. Сделано это было с таким превосходством, что захотелось ударить борзописца посильнее.
— Ну что, — полюбопытствовал журналист. — Вы уже готовы? Мы можем ехать?
— Завтракаем и едем, — буркнул Ниро.
Настроение испортилось раньше, чем он проснулся, и злило буквально все.
— В дороге позавтракаете, — покачал головой Санчес. — Я заказал кое-что с собой.
— А сами вы будете завтракать за рулем? — притворно-заботливо полюбопытствовал пристав.
— А сам я уже позавтракал, — беззаботно отозвался журналист. — Кто рано встает, тот все успевает. Кроме того, работа важнее завтрака. Так что, если нужно, могу и за рулем. И вообще без еды.
— Интересно, — ядовито поинтересовался Ниро, — а нужду справлять вы тоже можете за рулем? Или вы этого не делаете, когда есть важная работа?
Санчес легко улыбнулся и снова покачал головой.
— Пристав, не стоит так. Вы хотите выглядеть достойно, но ваши колкости смотрятся омерзительно. Вы готовы? Тогда вываливайтесь, мне еще номер сдавать.
Мобиль ждал у подъезда. Сверкал, как новый, словно и не было вчера изнуряющей гонки по пыльным дорогам. Не иначе помыли. Интересно, это сделали в отеле, или журналист сам успел умыть аппарат?
«Наш пострел схватил прострел», — мрачно ухмыльнулся пристав и поглядел на Санчеса. Но никакого прострела у лощеного журналюги не было. Даже намека. Он был здоров и блистателен. О себе Ниро сказать такого не мог. С недосыпу он ощущал себя даже не человеком, а телом.
Журналист сел за руль и поправил зеркальце. Вчера Ниро показалось, что само наличие этого предмета в машине — дань нарциссизму, но вскоре стало понятно, что зеркало нужно только для того, чтобы оглядываться назад, не поворачивая головы. Если на обычном мобиле такая штука была абсолютно не нужна, то на высокоскоростном агрегате журналиста имела смысл.
— Обедать будем в пути. Ночевать остановимся попозже. Тогда, думаю, завтра мы его нагоним, — словно читая его мысли, поведал Санчес.
— Вы не переоцениваете себя? — не упустил случая поддеть Ниро.
— Нисколько.
Мобиль тронулся, неторопливо отплыл от входа в отель и, подняв пыль, рванул с места с неимоверной даже для магическо-механического устройства скоростью.
Временный приют со странным названием «Вдали от жен» отдалился и скрылся за поворотом. Веселым пыльно-зеленым хороводом замельтешили деревья.
— У вашего покойного-беспокойного лорда был мобиль, — продолжил Санчес. — И он пропал вместе с его учеником.
— Я в курсе, — огрызнулся пристав.
— Тогда, должно быть, вы знаете, какой модели был тот мобиль и в каком состоянии, — съехидничал журналист. — Тогда я умолкаю.
И он в самом деле замолчал, сосредоточившись на дороге. Послали же боги попутчика. Ниро справился с гордостью и процедил сквозь зубы:
— Продолжайте.
У Санчеса победоносно засияли глаза, но виду журналист не подал, продолжил как ни в чем не бывало:
— Мобиль у лорда был такой же старый, как и он сам. Состояние у аппарата препаршивое. Я навел справки, говорил с механиком, который обслуживал вашего Мессера. Так вот, обращался к нему старик только тогда, когда мобиль совсем переставал ездить. То есть разница между этой развалиной и моим аппаратом такая же, как между старым, упрямым, страдающим одышкой ослом и породистым жеребцом.
— Вы не пробовали писать романы? — прицепился к сравнению Ниро. — У вас получится красиво играть словами.
— А вы не пробовали писать фельетоны? — парировал журналист. — Впрочем, у вас-то как раз не получится.
— Это еще почему? — окрысился пристав, хотя прекрасно знал, что писательство, даже в форме отчета, не его конек и писать он не сможет ничего и никогда.
— Потому что для того, чтобы писать фельетоны, нужно иметь не только остроту языка, но и подвижность ума. А вы косны. В вас есть только то, что вам вбили в голову с детства. Ну и то, что продолжают вбивать. Для вас существуют абсолютно непогрешимые источники информации. Вы верите в то, что говорят.
— А вы ни во что не верите!
— Нет, я верю. Но не в то, что говорят, говорить я и сам могу. Я верю только в то, что вижу. Ваша проблема, господин пристав, в том, что вы приняли за авторитет тех, кто авторитетом не является.
— А для вас вовсе нет авторитетов, необузданный нахал.
— Верно! — кивнул Санчес. — Авторитетов для меня не существует. Есть люди, которых я уважаю. Есть люди, мнение которых я уважаю. Но нет людей с непогрешимым мнением и мировоззрением. Все субъективно. А субъективное не может претендовать на объективность.
— То есть, вы хотите сказать, что власть, основывающаяся на воле народа, субъективна? Что народ субъективен?
Санчес искоса поглядел на пристава.
— Нет никакой воли народа. И власти, основанной на воле народа, нет. Не бывает демократии. Если бы народ знал, что ему нужно и был бы единодушен в своих желаниях, власть ему не понадобилась бы. И ваша служба тоже была бы не нужна. Зачем?
— Ловить прохвостов вроде Мессера и его мальчишки. И ставить на место нахалов вроде вас.
— А я разве не народ? Мое мнение, не написанное на плакате посреди города, в расчет не берется? Почему мое субъективное субъективно и не правильно, а ваше субъективное — объективно?
— Потому что объективное — это субъективное, принятое большинством, — выпалил пристав.
Санчес снова покосился на Ниро. Теперь, как показалось приставу, с долей удивления и уважения.
— Господин пристав, вы даже не представляете, насколько сейчас правы, — проговорил он. — Но на самом деле объективно только то, что не зависит от моего или вашего мнения. От воли народа или власти. Яблоко падает с ветки вниз — это объективно. Потому что на яблоко действует вполне себе объективная сила притяжения.
— Это очень далеко от жизни, — покачал головой Ниро.
— Хорошо. Вы нашли труп некоего лорда Мессера — это объективно. Все остальное — ваши домыслы, домыслы вашего начальства, домыслы очевидцев.
— Ваши домыслы, — подначил Ниро.
— И мои домыслы тоже, — согласился журналист. — Впрочем, объективность моих предположений мы скоро выясним. Я предполагаю, что на своем тарантасе ваш юноша далеко уехать не мог. Тем более, что он сейчас шарахается от каждого куста, так что будет ехать тихо-мирно, не привлекая внимания. И мы его скоро нагоним.
В прикрытые веки бил свет. И от света этого голову, казалось, пронизывало болью. В висках дергало, в затылке ныло, словно накануне кто-то вырубил его ударом весла по голове. И самое главное, что кроме боли не было ничего.
