За месяц довольно тяжелой работы Элис достигла главного: она сумела внушить Бен Ата, что удовольствие может быть универсальным. По крайней мере, она считала это основой основ.
И он поверил, что теперь знает все, что можно знать об этой сфере отношений.
Но в тот миг, когда Эл-Ит с такой очаровательной насмешливостью расхаживала по павильону, Бен Ата вспомнил нечто, совершенно вылетевшее у него из головы за прошлый месяц морального разложения. Он позабыл о легких, скользящих, воспламеняющих поцелуях, на которые сам не умел ответить. Заигрывание, отклик и ускользание от партнера, ответное чувство, контрчувство — ничего этого не было в арсенале куртизанки Элис, потому что она никогда в жизни не испытала радости равенства в отношениях с кем-то другим, будь то мужчина или женщина.
Глядя на Эл-Ит, восхитительно непринужденно качающую бедрами около своей колонны и улыбающуюся в ожидании, Бен Ата понял, что теперь придется все начать сначала. Тут ему никто не сможет помочь. И никуда не денешься, потому за тот месяц своего ученичества, когда он проявлял такое рвение, он уже мысленно примирился с тем, что грядет.
Пока Бен Ата колебался и сопротивлялся своим желаниям, по взгляду, каким он смотрел на нее, Эл-Ит поняла про него все. И вот она оставила свою колонну, приблизилась к мужу и начала учить его, как в любви надо быть равным и готовым.
Бен Ата был просто потрясен, ему открылись такие удовольствия, каких из опыта общения с Элис он и представить себе не мог. Никакого сравнения с той тяжеловесной чувственностью, тут был контакт совсем иного плана. Ему открылось не только умение удивительное физически реагировать, но и более того — возникли ощущения, каких он даже пожелать не мог. Бен Ата тонул в нежности, страсти, самых безумных неистовствах, которые он даже не знал, как воспринимать — как боль или как восторг… и конца этому не было. Она же держалась совершенно свободно и раскованно, чувствуя себя как дома, в своей стране, с каждой минутой заводила его все дальше и дальше, была партнершей решительной и энергичной.
Конечно, его не могло хватить надолго. Равенству не обучишься за один урок, даже за два. Бен Ата по природе был тяжел и медлителен в реакциях, он никогда не умел иначе. Для него всегда были недоступны удовольствия, требовавшие подвижности ртути. Но даже в доступных ему пределах оказалось, что у него такие потенциальные возможности выносливости, каких он сам от себя не ждал. И даже когда все прекратилось и Бен Ата, чувствуя некоторое облегчение, в то же время жалел, что закончилось это напряжение, Эл-Ит и тут не дала ему спуститься с того уровня чувственности, которого они оба достигли. Они всю ночь занимались любовью, и весь следующий день, не делая перерывов на еду, хотя все же попросили подать им немного вина, и лишь когда их уже прочно и навечно неразрывно связали брачные узы, так что больше нельзя было определить наощупь, где граница между их телами, и приходилось взглянуть, чтобы это увидеть, только тогда их охватил глубокий сон, в котором они умиротворенно пребывали следующие двадцать четыре часа. Проснулись они оба одновременно. Был ранний вечер, и до них с другого конца парка донесся барабанный бой. Оба сразу поняли: таким образом оповещают всю Зону Четыре, а также и Зону Три, что их брак осуществился должным образом. И этот барабан должен был бить впредь, с момента каждой их встречи до момента расставания, чтобы весь народ знал, что они вместе, и чтобы все помнили об этом браке, благожелательно его воспринимали — и, конечно, подражали их примеру.
Они лежали в объятиях друг друга, как будто в теплом море на мелководье. Но теперь они начали медленно и осторожно отделять свои тела друг от друга, — бедро от бедра, колено от колена… в полумраке каждый чувствовал, что наступившая обыденность противоречит чудесам только что закончившихся дней и ночей, но, к счастью, никакого диссонанса не было. Но уже трудно понять: неужели было то, что было? Бен Ата, как бы извиняясь, почти ласковым движением вытащил свою теплую руку из-под ее шеи, уселся, потом встал и потянулся. С наслаждением расправил каждую свою дюжую затекшую мышцу, и, заметив его удовольствие, Эл-Ит улыбнулась в темноте. Она, как всегда быстро, вновь стала сама собой. Но ему явно казалось неприличным сразу оставлять ее одну, и он, завернувшись в свой солдатский плащ, уселся на тахте у ее ног.
— Давай немного приведем себя в порядок, — предположил он, — а потом встретимся и поужинаем.
— Прекрасная мысль! — Голос Эл-Ит доносился уже от двери в ее апартаменты: она выскользнула незаметно. И исчезла.
Здесь ничего не изменилось за время ее отсутствия, только вдоль всей стены теперь рядами висели разные платья, наряды для выхода в свет, меха, плащи. Эл-Ит никогда не видела ничего подобного и, бормоча, что все это смахивает на склад тряпья для целой партии шлюх, — это слово она только что услышала от мужа, — решительно снимала их одно за другим. Ткани были весьма хороши, и она профессиональным взглядом оценила качество шелка, атласа, шерсти, — ясно, в этой стране производство тканей на высоте. Но покрой! — просто кошмар. Эл-Ит не удалось отыскать ни одного наряда, сшитого со вкусом: то слишком подчеркнута грудь, то ягодицы обнажены до предела, то сделана неловкая попытка их скрыть, а если покрой приемлем, то подобрана ткань совершенно неподходящей к фасону фактуры или цвета. Чувствовалось полное отсутствие вкуса, ни в одном изделии не было «изюминки». Решив особо не расстраиваться, Эл-Ит, руководствуясь здравым смыслом, раскопала зеленое облегающее платье, поражавшее полным набором промахов со стороны портного, но все же получше многих других. Она приняла ванну, уложила волосы примерно так, как видела у Дабиб, — вероятно, сюда подошло бы слово «женственно», — и облачилась в наряд. Потом вернулась в центральную комнату, где задумчивый Бен Ата ждал жену за столиком у окна. Сначала он просиял при виде ее платья, потом огорчился.
— Это что, из наших? — с сомнением спросил он.
Она ответила:
— Да, великий король. — И они обменялись понимающими дружескими улыбками, как супруги, прожившие вместе много лет.
Теперь, когда они, выходцы из разных стран, были разобщены, когда каждый почувствовал чужеродность партнера, уже нельзя было доверять тому, что они обрели за часы погружения друг в друга. Эл-Ит снова стала для Бен Ата чужестранкой и все в ней было для него чуждым, а то, что теперь было в ней ему дорого, о, это в каком-то смысле не столько привязывало его к ней, сколько отчуждало, — он в глубине души боялся, до чего жена может его довести. Она же, глядя на этого здоровенного, как бык, солдафона, с прилипшими ко лбу после ванны волосами, мысленно поздравляла себя — надо же, сумела довести его, до чего хотела.
