Ване оставлю записку, все объясню. Слава Богу, мы с ним не венчаны! Прощай, Питер!
Когда куда-то уезжают, расстаются с прежней жизнью, то берут самое дорогое, что у них есть. Я оставляю Петроград, друзей, дом, Ваню, лживую Маруську, бабушку, подружек, размеренную, относительно спокойную жизнь и забираю с собой только дневник.
Киев. Осень-зима 1918 года
В Киев добралась в середине октября. Дорога сюда заняла больше недели и измотала до предела. Я не один раз себя ругала за то, что предприняла путешествие в столь тревожное время. Наслушалась рассказов, как бандиты, которых развелось множество, останавливают поезда, грабят пассажиров, убивают строптивых, уводят с собой молоденьких девушек. Под впечатлением этих рассказов намотала на себя по-бабьи теплый платок и перестала мыть лицо. «Николаевки» спрятала на себе подальше, «керенки» поближе — в случае чего все равно надо будет что-нибудь отдавать.
Как-то ночью проснулась. Поезд стоял на станции. Вдоль вагонов двигались четверо немецких солдат в стальных остроконечных шлемах и тонкий, как глист, офицер в отутюженной зеленой шинели. Было странно смотреть на него, на такого чистенького и выхоленного, после того, что пришлось увидеть в дороге, особенно когда проезжали места, где еще недавно бушевала война, дымились пепелища. Слова Якова «Украина теперь у немцев, они там хозяева, получили ее по Брестскому миру» обрели реальность. Вспомнила, что Яша как раз и боролся против этого позорного мира, пускай явно нехристианскими методами. Сердце сжалось: получается, он бежал из огня да в полымя! Ведь если немцы здесь его поймают, то разговор будет короткий: припомнят ему посла, убитого в Москве. Большевики заочно осудили его на три года исправительных работ, а здесь верная смерть.
И зачем его сюда потянуло? Разве мало мест, где спокойно можно было переждать, пока в стране установится порядок? В Сибири, или, лучше, у тех же чухонцев в Финляндии, спокойнее и ближе. А тут прямо к волку в пасть…
Доехать удалось только до Фастова. Там немцы без лишних разговоров реквизировали наш паровоз для собственных нужд, а вагоны загнали в тупик. Из Украины они эшелонами гонят в фатерлянд продовольствие, зерно, и им требуется все больше вагонов и паровозов. До Киева двое суток добирались с остальными пассажирами на скрипучих подводах, запряженных изможденными лошаденками.
Я очень переживала, что не найду Яшу. Денег почти не осталось, потратилась в дороге. В город попали вечером, почти перед комендантским часом, но все обошлось. В сумерках город показался мне мрачным и таинственным, затаившимся. Опасность, казалось, скрывается за каждым углом. Улицы были полупустые, а если кто и попадался, то военные или в полувоенной одежде, в основном мужчины. По указанному адресу в трехэтажном облупленном доме на Большой Васильковской Яши не оказалось. Дверь открыла пожилая женщина со строгим лицом — видно, что из барынь.
— Здравствуйте, я Мира, младшая сестра Яши, приехала из Одессы, — сказала я, как он научил меня в Питере.
— Здравствуйте, барышня! Яков о вас предупредил. Проходите, будем чай пить. Меня зовут Ольга Илларионовна. Вещи кладите пока здесь. Как Одесса?
— Тяжело, — односложно ответила я, решив отказаться от чая, так как начнутся расспросы, а я ничего не знаю. И чего это Яше взбрело в голову выдавать меня за свою сестру, да еще из Одессы?
— А где легко? В один миг обрушилось то, что казалось могучим и незыблемым. А знаете, откуда началось то, что привело к нынешнему положению?
— Нет. Откуда?
— Отсюда, Мира. Здесь, в Киеве, был убит Столыпин. Великий человек. Он бы не допустил подобного безобразия. Мы хоть окраина, не Питер и не Москва, но у нас происходят вещи, которые там и не снились. Знаете, у нас уже четыре раза власть менялась. Сплошные митинги и аресты. Страшно! Не только ночью, а уже и днем страшно. Да что я все говорю, чай обещала, а не готовлю! Прислуги нет. Накладно да и опасно по нынешним временам, приходится все делать самой.
— Спасибо, Ольга Илларионовна. Мне что-то чаю не хочется.
— Никаких возражений, смертельно меня обидите. Мне ваш брат Яков очень нравится. Хороший постоялец, только редко бывает — весь в работе, разъездах. Ваши комнаты рядом находятся.
— Давайте тогда я самоваром займусь.
— Очень меня обяжете, если честно. Не привыкла я к этому… Всю жизнь прислуга была, муж, а теперь никого.
— А муж, простите за вопрос, где?
— В Москве. Войной его туда занесло, и он не спешит назад выбираться. А мне страшно покидать дом и отправляться неизвестно куда. Он там революционными делами занимается, и, как я понимаю, нескоро его здесь ждать.
Общими усилиями накрыли на стол. Хозяйка достала к чаю банку вишневого варенья и немного хлеба. Мне было крайне неудобно, поскольку за дорогу полностью поиздержалась и ничего не могла ей предложить. Но голод не тетка, и вскоре я с удовольствием пила настоящий чай, ела серый хлеб с душистым вареньем.
— Как немцы, не притесняют? — Я старалась сама задавать вопросы, чтобы хозяйка не вздумала расспрашивать об Одессе.
— Немцы? Нет. Хоть какой-то порядок установился после всего этого кошмара. Конечно, неприятно, что германские сапоги топчут нашу землю, но… Я думаю и надеюсь, что это временно. Официальная власть у генерала… гетмана Скоропадского, которого избрали на Хлеборобском конгрессе. На вид он очень представительный и важный. По крайней мере, лучше этих выскочек — Голубовича, Ткаченко и прочих. Винниченко, конечно, не в счет. Очень умный политик, профессор, глава Украинского Национального Союза… Скоропадский снова ввел Винниченко в правительство. Это хороший знак.
— Так чего вы боитесь, Ольга Илларионовна?
— Вы не представляете, что здесь было, когда город взяли большевики под командованием Муравьева… Они учинили страшную расправу над офицерами, которых было много в городе. Их легко узнавали по обмундированию. Кого убивали на месте, а многих согнали в Царский парк и там расстреляли. Счет шел на тысячи. Но не только офицеры пострадали. Погибло много патриотически настроенных молодых людей. Они пали жертвой романтических, националистических настроений, в результате которых обрили головы, оставив «чубы» и «оселедцы», следы которых не так легко было уничтожить. На коже оставались светлые пятна, по которым большевики легко узнавали «гайдамаков». Проводили повальные обыски и, если находили бумаги о службе в воинских частях Центральной Рады, расстреливали на месте. Расскажите, Мира, а как в Одессе?
