Больше всего, конечно, раздражала примитивность технологии процесса. Керосин, ветошь, человеческие руки, а не, скажем, какие-нибудь моечные автоматы. Тут Степан усматривал чей-то злой умысел. Может быть, серые сознательно унижают людей, вынуждая их работать в таких дикарских условиях.
Но потом приходила другая, совсем уж неутешительная мысль: а может, серые дают эту работу людям из чувства сострадания? Чтобы этих жалких двуногих существ хоть чем-то занять. Не кормить же их бесплатно, как паразитов.
Ведь отказался же Христос во дни искушений в пустыне превратить камни в хлеба. Не пожелал он такой легкой победы. Ибо знал, что человечество готово кинуться за всяким, кто что-нибудь для него сделает, готово благоговейно преклониться перед тем, кто удачною машиной облегчит его труд, новым составом удобрит его поле, заглушит хотя бы путем вечной отравы его временную боль.
Степан разозлился. Да что ж такое! Неужто мы без серых не можем здесь создать такие же грандиозные города, какие мы создавали на том свете?!. Ну в смысле, когда были живы… А черт! Все эти понятия так условны. Разве про него можно сказать, что он мертв? Разрушению подвержена лишь физическая оболочка. Его нематериальная суть бессмертна. Впрочем, что такое материя? Физики утверждают, что материя — ни что иное как сгустки, вихри энергии. То есть, в конечном счете, любой уровень вселенной, сколько бы их ни было, — это энергия. На одном уровне — один вид энергии. На другом уровне — другой вид. Значит, смерть есть не уничтожение, а переход энергии в другое качество. Так происходит круговорот энергии во Вселенной. В Большой Вселенной, которую можно назвать Матрешечной Вселенной.
Вечером, раздеваясь, Володька, вернее, Вадим, показал Степану новый партак. Через всю грудь у него было выколота надпись: «Нет в жизни счастья, а есть покой и воля».
— Завтра я ухожу, — сказал Степан, залезая под одеяло. — Прямо с утра.
— А как же я? — Вскинулся Володька, но как-то лениво вскинулся. Не активно. Видно было, что идея похода его не вдохновляет.
— А ты — как хочешь. Если не пойдешь — уйду в одиночку.
Степан придавил правым ухом подушку и закрыл глаза, всем своим видом показывая, что решение принято окончательно и бесповоротно.
Как и следовало ожидать, Вадим тотчас заволновался. Теперь он подсчитывал — не проиграет ли в том, что останется в лагере. Тут, кстати, он припомнил одну неприятную вещь. Он вспомнил про Черную Субмарину. Вернее, Субтеррину. Потому что она ходит под землей, как обычная подлодка ходит под водой.
Следующим утром Вадим высказал свои опасения напарнику насчет подлодки.
— Что это за субтеррина такая? — спросил Степан, прыгая на одной ноге, натягивая брюки.
— Я сам её не видел, — ответил Вадим, — говорят, что она появляется вблизи лагеря каждые четыре условных года. Короче, всплывает из-под земли, черная вся. Местные её до ужаса боятся. Из лодки выходит команда, тоже все в черном, похожие на людей, но не люди. Обычно их встречают серые. О чем-то договариваются. Потом черные начинают отбирать людей из числа поселенцев. Принцип отбора не ясен — и хилых забирают, и здоровяков, и умных, и придурков. В общем, наберут партию и ведут бедолаг на свою подлодку. Чисто как рабов…
Вадим и Степан стали к раздаче, получили кашу и «кофе», отдали талоны учетчице и сели за стол.
— Для чего? — спросил Степан, втыкая ложку в густое месиво каши.
— А хрен его знает. Может для каких-нибудь опытов. Или работать заставляют где-нибудь… Тут, короче, все покрыто плотным мраком.
— Отказаться нельзя?
— Не-а. Никак не возможно. А сопротивляться будешь — крючками электрическими зацепят и силой поволокут…
— Значит, раз в четыре года? — Степан сунул ложку с варевом в рот и, обжегшись, стал дуть.
— Угу, — кивнул Вадим и с усилием глотнул. — Я уже здесь живу как раз четыре года, значит, вот-вот появится… Хочешь-не хочешь, а видно придется отсюда делать ноги. Короче, я с тобой иду… Вовремя ты надумал слинять. Поди, знал про подлодку, только молчал?
— Первый раз от тебя услышал. Чего раньше-то не говорил?
— А ты не спрашивал, — ответил кент, сербая напиток из ведьминого корня, который заменял здесь цикорий, который в свою очередь заменял кофе.
Степан не стал ругать кента за идиотский ответ, доел кашу, морщась, допил «кофе» (потому что, несмотря на отвратный вкус, в энергетическом смысле был очень эффективным), сдал грязную посуду и вышел из столовой. Вадим шел за ним как привязанный.
После завтрака все поселки пошли на молебен, а наши кенты направились в кузню.
Там было жарко, пахло горящим углем и железной окалиной и еще чем-то специфическим, может быть, трудовым кузнечным потом.
Кузнец Богдан был кудрявым черноволосым мужиком — низкорослый, плотной сбитый, силы неимоверной. Богдана не пускали в церковь, потому что при его появлении в храме начинала твориться всякая чертовщина, по разрушительной силе сравнимая со стихийными бедствиями. Под стать кузнецу был и его помощничек. Малый лет пятнадцать, худой, но жилистый. У помощника был один глаз. Во всяком случае, он зачесывал свои волосы так, что второго глаза никогда не было видно. Кстати, во всей «Ясной Поляне» это был единственный подросток.
«Было бы ему чуть меньше лет, — подумал Степан, — то попал бы в Киндерград».
Поздоровавшись с кузнецом, поэт спросил, готов ли его заказ? Богдан (кожаный фартук на голом торсе) молча поднялся с грязного табурета. Лицо кузнеца имело при этом зверское выражение. Казалось, что он сейчас закричит и грубыми тычками выставит вон непрошенных гостей. Но все знали, что на самом деле это он так улыбался. Что-то у него с мимикой не в порядке было. Богдан резко завалился на сторону так, что стоявший рядом Вадим с трудом подавил в себе спонтанный рефлекс — поддержать его. Но жрец огня и металла сам выровнялся столь же неожиданно, впрочем, тут же завалился опять — и заковылял эдак в темный угол кузни, голова моталась вроде маятника. «Настоящий Гефест», — подумал Степан, нескромно глядя на кривую ногу кузнеца.
Стрелы представляли собой металлические прутки тридцати сантиметров длиною, заостренные с одного конца, с другого — имелось оперенье: округленные стабилизаторы из тонкого стального листа. Стрелы были изготовлены настолько аккуратно и хороши были на вид, что наверняка имели отличные боевые качества. Степан проверил стрелу на центровку — положил её поперек на вытянутый указательный палец. Передний конец перетягивал. Значит, стрела полетит прямо, не будет кувыркаться.
Степан выразил искреннее восхищение этому произведению кузнечного искусства. Богдан криво усмехнулся, дескать, побереги эмоции и взгляни-ка вот на это. Кузнец вручил оторопевшему поэту круторогий арбалет. Облегченный стальной каркас, такого же стиля металлический приклад, который складывался, наподобие оружия для десантников. Степан подергал туго натянутую тетиву. Стальная струна откликнулась задорной мелодией смерти.
