* *
– Лампочки в подъезде нет, – бормочет Августа, – почему лампочки в подъезде нет?
– А ты хочешь, чтобы мы ввалились к мистику и аскету в сиянии электрического ореола? Так не бывает… Тайна должна твориться во мраке.
– Я знаю, что творится во мраке. Срет по углам кто ни попадя. Это же клоака какая-то… понюхай только…
– Не хочу.
– Почему, ну почему мистик должен жить на шестом этаже без лифта?
– Так ближе к небу.
– С лифтом было бы еще ближе…
– Это его дверь?
– Да тут вроде другой нет.
Августа водит по двери руками, ощупывая ее.
– Таблички нет, – говорит она наконец, – краска облазит. Зашкурковали плохо.
– Не твоя проблема – ты не на кладбище… Ага, вот звонок.
Ленка отчаянно наваливается на звонок, но изнутри не слышно ни одного звука.
– Нажми сильнее, – говорит Августа.
– Жму. Не работает.
Дверь распахивается неожиданно, словно человек все это время стоял за ней.
– Проходите, – говорит он сухим, точно наждачная бумага, шепотом.
В прихожей – если это вообще прихожая – совершенно темно, сам хозяин маячит на неопределенном расстоянии трудноразличимым тусклым силуэтом.
– Почему такая темень? – Августа еле шепчет, но хозяин услышал.
– Я не выношу света, – теперь голос у него высокий, дребезжащий, – свет разрушает материю…
– Чего?
– Сетчатка, – шепотом сказал хозяин, – моя сетчатка.
– А-а, – глубокомысленно тянет Ленка, – ясно.
– Что тебе ясно?
– Он не выносит света…
– Мы от Генриетты. – Августа произносит это многозначительно, точно пароль.
– Знаю. Она мне сказала.
– Как это – сказала? – оторопела Августа.
– По телефону. Она же мне позвонила.
В комнате, слава тебе господи, чуть светлее. Бесформенные нагромождения на полу оборачиваются сваленными в кучу книгами, еще книги громоздятся вдоль стен, пыльный луч, просачиваясь сквозь щель в тяжелых занавесках, подсвечивает их корешки…
– Проходите, – шепотом говорит хозяин, – я сейчас.
Теперь видно, что он сутул до крайности, шея его уходит резко вперед, увенчавшись небольшой головой в ермолке.
– Что там написано? – интересуется Августа, разглядывая корешки.
– Не знаю…
– А кто хвастался, что умеет читать на иврите?
Хозяин с неожиданной прытью бросается к книжным россыпям и, втиснувшись между Августой и пыльными фолиантами, набрасывает на них какую-то тяжелую темную ткань.
– Нельзя, – говорит он, – это нельзя читать… все равно там написано совсем другое… И вообще, это не для женщин. Это не каждый мужчина вынесет. Говорите, что вам надо…
– Будто вы не знаете, – мрачно говорит Ленка.
– Положим. Но вы назовите. Неназванное не существует.
– Нам нужно получить сведения о некоем Гершензоне… – четким преподавательским голосом произносит Августа.
Хозяин делает рукой резкое движение, и какой-то фолиант падает с вершины, листы рассыпаются по полу, точно бледные ночные бабочки.
– Тише, – говорит он, – умоляю, тише…
Ленка бросилась было подбирать листы, но хозяин резко завизжал и затопал ногами, и она в ужасе отшатнулась.
– Не трогайте… Нельзя этого трогать…
Августа не двинулась. Она лишь опустилась на кстати подвернувшийся стул и приподняла ноги, точно по полу ползали скорпионы.
– Дело в том, – шепотом говорит Ленка, – что мы посетили его могилу.
– Разве он уже умер? Он не может умереть. Никак.
– Ну, могила-то была…
– Значит, он просто захотел покоя. Ушел во тьму. Свет плохо воздействует на его сетчатку.
– Рабби Барух… Умоляю. Заклинаю Торой – кто он такой, этот Гершензон?
– Рабби Моше?
– Рабби Моше.
– Он был математик, – почти нормальным голосом сказал хозяин, – блестящий математик. И за последние пятьсот лет освоил все тонкости каббалы. Он изучил Зогар. Он постиг Сфирот. Для него не было тайн ни на земле, ни на море… Он насквозь пронизал все слои небес. И он, чтоб вы знали, – один из лучших за всю историю потомков Авраамовых специалист в области мнимых чисел.
– Вы хотите сказать, – Августу неожиданно осеняет, – что он вычислил что-то вроде тетраграмматона?
– Тетраграмматон? Абулафия? Это имя Господа и так известно – к чему его вычислять? В застывших областях мира, где время течет во все стороны сразу, Вечный Первосвященник произносит его под звуки шофара в Вечный день Страшного суда, и серафимы хлопают крыльями в своих заоблачных жилищах… Нет, он вычислил несуществующее имя Бога. Самое страшное, самое могущественное.
– Несуществующее?
– Семьсот двадцать имен доступны людям на земле… А он нашел семьсот двадцать первое. Привлек теорию мнимых чисел – и нашел.
– И?.. – услужливо подсказывает Ленка.
– Что – и? Он обрел полную власть над смертной материей, понятное дело. Он сумел прочесть тайные письмена, он видел Скрижали Завета. Дело о Колеснице и Дело о Творцах были для него так же ясны, как для вас – поваренная книга.
– Я не стала бы так огульно…
– Погоди, – прерывает ее Августа, – я не поняла. Зачем при таком удачном раскладе было ложиться в эту могилу?
– А что еще делать человеку, который может все? Суетиться? Стоять в очередях за кошерной колбасой? Он подумал-подумал и погрузился во мрак. А вы его потревожили.
– Каким это, интересно, макаром?
– Вы разомкнули запирающие узы. Камешки с могилки смахивали? С надгробной плиты? Когда тряпками своими по ней шкрябали…
– Черт, – говорит Ленка.
– Все равно не понимаю, – упрямо твердит Августа, – подумаешь, запирающие узы! Да любой алкаш… расстелил бы газету, камешки смахнул да и уселся бы на плиту, колбасу некошерную резать…
– Алкаш и не заметил бы этой могилы. А человеку ученому камни эти тяжелее плиты надгробной показались бы. А вы, извиняюсь, ни то ни се. Порождение финансового кризиса. Ползали там, могилку подчищали да еще и о каббале рассуждали. Может, еще и какое-нибудь из имен Бога произносили?
– Произносили, – уныло подтвердила Ленка.
– Узы и распались. На краткий миг, но вам хватило. И вот какая-то шикса возьми их в этот миг и смахни.
– Что ему стоило их обратно положить, эти камни?
– Да не мог он, – выкрикнул рабби Барух, и голова его мелко затряслась, – он же ограничен сам в себе! Он упокоился и свои желания запер. Могущество свое он ограничил, понятно, дуры вы безграмотные? Может, там, где касается других, он еще не утратил силы…
– Так вот зачем он нас преследует, – говорит Августа, – обратно упокоиться хочет…
– Он уж намекал-намекал, – уныло кивает Ленка.
– Откуда же нам знать…
– Мог бы сказать и пояснее, а не напускать на нас кадавров…
– Вы сами виноваты, – хозяин пожал острыми плечами, – он всего лишь извлекал из тьмы на свет ваши страхи и тайные желания… Ибо он достиг небывалого могущества, и сумел погрузиться во тьму преисподней, и лишил Аваддона его покрывала. Но могущество – это одно, а умение пользоваться им – совсем другое. Чем, скажем, лично вам Лохвицкая так не угодила?
– Да так… – качает головой Ленка.
– Вот именно.
Семисвечник в углу сам по себе вспыхивает тусклыми бледными огоньками, и тень хозяина комнаты начинает стремительно разрастаться.
– Что это? – взвизгивает Августа.
Темная занавеска на груде книг начинает шевелиться, в ней образуются движущиеся прорехи. Ленка с ужасом понимает, что то, что она приняла за ткань, на деле было живым покровом из сотен тысяч насекомых, которые сейчас стремительно расползаются в разные стороны.
Хозяин взмахивает руками, тень повторяет его движения, точно огромная дрессированная птица.
– Убирайтесь отсюда, – говорит он мощным голосом, и пламя в семисвечниках вздрагивает. – Вон!
Августа стоит, приоткрыв рот и
