пролетали мимо Энигмы. Алекс сказал бы точнее, он умеет на глаз определять спектральный класс звезды. Мы как-то соревновались, это было ночью в Хьюстоне суток за трое до старта «Ники», мы были в саду перед зданием Института, я лежал на траве, Алекс сидел в своем кресле. Смотрели в небо, и он называл спектральный класс любой звезды, на которую я указывал пальцем. Он сразу бы сказал…»
«Джек, – сказал Амартия, – откуда ты знаешь, что смотрел на звезды с Алексом? Откуда ты можешь это знать, если это было, как ты сказал, за трое суток до старта?»
«Черт!»
Чедвик попытался закрыть глаза, чтобы сделать воспоминание более четким, но Амартия с Луи не поняли его желания, и Гордон быстро заморгал, но, видимо, разделенный на три бодрствовавших субличности мозг не руководил двигательными функциями. Возник легкий тремор в кончиках пальцев, непроизвольно дернулась щека, а глаза больше не моргали, смотрели в левый иллюминатор, где, прикрытая от прямого взгляда светофильтром, светила звезда… Не Солнце?
«Черт…» – повторил Чедвик, отцепляя воспоминание о вечере в парке от того, что действительно помнил. Он не мог помнить тот вечер, потому что за трое суток до старта уже был субличностью Гордона. «Встраивание» произошло, Гордон проходил предполетные тренировки. А он, Чедвик, «спал» и до старта просыпался только дважды, каждый раз поражаясь изменению обстановки – только что был в кабинете доктора Штрауса и вдруг – в симуляционной кабине.
«Я не могу помнить…»
«Но вспомнил».
«Это ложная память», – подумал Чедвик.
«Нет, – говорит Луи. – Поверь, я в этом разбираюсь».
«Но…»
«Значит, – заключает Луи, – есть связь. Связь, понимаешь? С Джеком, оставшимся на Земле».
«Это память, – настаивает Чедвик. – То, что я вспомнил, происходило с моим… со мной, да… но до старта. Возможно, каким-то образом…»
«Каким?»
Он не знает.
«Мы в другой вселенной», – говорит Луи. Он не может подавить мысль Чедвика, и они говорят вместе, еще и Амартия вставляет свое:
«Вселенная одна, – сообщает он непреложную для него истину. – И в другом месте Солнечной системы мы не могли оказаться, если отработали только двигатели коррекции, и импульс, полученный “Никой”, не способен был серьезно затормозить корабль. Или ускорить. Или хотя бы градусов на десять изменить наклон орбиты по отношению к эклиптике».
Амартия говорит, глядя в иллюминатор на звезду… Солнце?.. Почти белое… Впрочем, главное – не цвет, цвет можно изменить светофильтром, но вот это… Два огромных, почти треть звездного круга, темных пятна, похожие на распластанных осьминогов, кончики щупалец шевелятся, и это почему-то пугает больше, чем рыжая планета в противоположном иллюминаторе.
Чедвик обрывает обоих:
«Перестаньте! Постарайтесь не думать. Пожалуйста. Мне сейчас показалось… Это не память, Луи. Закройте глаза и сосредоточьтесь. То есть… Нет!»
Крикнуть «нет!» легче, чем остановить движение век, начатое почти одновременно тремя независимыми сигналами мозга. Каждая из субличностей «закрыла глаза», но мозг отреагировал быстрее, чем они осознали, что собираются сделать. Веки затрепетали быстро-быстро, будто крылышки колибри, и это было страшно, потому что одновременно начались тремор в пальцах рук и дрожь в ногах. Ощущение (у всех!) было таким, будто тело попыталось пуститься в пляс, сидя в кресле. Три разума, три подсознания расшатывали и без того находившуюся на грани возможностей систему, а страх, который никто уже не мог контролировать, поразил каждого, и будто черным ластиком начала стираться реальность, обращая страх в ужас. Последняя осознанная мысль Чедвика: из-за его глупого призыва закрыть глаза они сейчас погибнут, он погибнет, а потом погибнет «Ника». Мысль промелькнула мгновенно, чернота стерла сознание, секундой дольше просуществовали сознания Амартии и Луи, успев воспринять, но не понять три крика – не своих, а чьих же? Своих, конечно. Нет…
Пришел сон, подобный смерти.
Я проснулся, будто ракетой вылетел из-под воды, где все зыбко, непрозрачно, бессмысленно, в яркий мир, освещенный белым солнечным светом. Я был один. Понял сразу и подумал: «Как хорошо!»
Почему-то болело везде. Болела голова – не затылок, как если бы поднялось давление, но над лбом и в висках. Болели глаза – точнее, надбровные дуги. Я поднял руки (пальцы дрожали) и потер глаза кулаками, как в детстве, когда просыпался, не понимая, где я, и тер глаза кулачками, чтобы, как мне казалось, лучше рассмотреть место, в котором оказался, выброшенный из сна, еще существовавшего в половинчатой реальности, но уже уплывавшего, вот уже и уплывшего…
Болели ноги в коленях, будто я совершил сотню приседаний, а колотившееся сердце это подтверждало.
Неприятно. Чем он занимался – тот, кто сейчас заснул? Кто это был?
Несколько минут (а может, мгновений?) прихожу в себя, повторяю: «все хорошо, все нормально». Вижу, что все действительно нормально: на медицинской панели сплошной зеленый цвет, лишь две узкие желтые линии – повышенный сердечный ритм (будто я сам не чувствую!) и пониженная (вот те раз!) температура тела: тридцать пять и девять. Упадок сил? Не ощущаю.
Зеленый цвет успокаивает. Голова перестает болеть, но становится тяжелой – в невесомости ощущение странное. Давление? В норме: сто двадцать пять на семьдесят. Психология, в общем. Что-то только что натворил Джек. Или Амартия? А может, Луи? Натворил и заснул – возможно, испугавшись того, что сделал.
А что сделал-то?
Приподнимаюсь в кресле и осматриваюсь. Аппаратура и экран дневника. Системы «Ники» в норме. Смотрю на экран – где запись того, кто сейчас заснул? Вижу разрыв во времени: предыдущая запись – моя. И лакуна в двести восемь минут.
Что-то произошло, пока я спал.
Опускаюсь в кресло, расслабленно дышу, привыкаю. В носовом иллюминаторе медленно вращается звездное небо. Звезды меня успокаивали всегда. В детстве, помню, разругавшись с отцом или после драки с Мэтью, я взбирался на холм – всего-то метров пятьсот надо было пробежать в сторону озера – и валился в траву, будто в океанскую волну, поворачивался на спину, и вот они, звезды, смотрят на меня, изучают, моргая от напряжения. Звезды меня изучали, а я ими только любовался, не в состоянии запомнить ни одного созвездия, путая Большую медведицу с Малой, а Кассиопею с Орионом, хотя они совсем не похожи.
Звезды в носовом иллюминаторе – другие. Не потому, что не мерцают, они просто другие, и я не знаю, почему в этом уверен.
Другие звезды. Другое солнце. Другая планета – я ее не вижу ни в одном из иллюминаторов, но знаю, что она никуда не делась, да вот же, совсем рядом с
