Я рвусь туда, стремлюсь всей душой. Примите меня. Возьмите. Я ваш, ваш! Я никогда не буду своим, я буду теперь только вашим. Да и был ли я когда своим? Наверное, был, потому что меня отличали от других. Каждый отличен. Но я был и вашим, потому что меня принимали, считали своим, не отделяли. Каждый должен быть с кем-то.
Но теперь барьер, стена, молчание.
Мне ни жарко, ни холодно, ни радостно, ни скучно.
Мне – никак.
Я вижу, что стена белая. Белая… Ну и что? На подоконнике стоят в горшках цветы. Пусть стоят. Все равно я даже не знаю, как они называются. Я этого никогда не знал. Срезанные цветы – другое дело. Гладиолусы, астры, флоксы. А названия тех, что стоят в горшках, я почему-то никогда не знал. На стене акварель. Три замерзшие березы и снег. Снег, снег. Ладно. Пусть снег. Что дальше? Ага. Вот шерстяное одеяло. Еще, поди, и верблюжье? Подумаешь… Какая разница…
Что-то еще и еще… Так было, так будет. Мне все безразлично.
Я слышу, что открылась дверь. Кто-то вошел. Я, конечно, даже не поворачиваю головы. Я даже суживаю сектор зрения, но человек все же врывается в него. А, это сосед по площадке! Я знаю его, но не узнаю.
– Здравствуй, – говорит он.
Я пока молчу. Мне все безразлично.
– Здравствуй, – повторяет он. – Ты что, не узнаешь меня?
– Здравствуй, – неожиданно для самого себя отвечаю я.
– Он говорит! – кричит сосед. – Он уже говорит!
Я не знаю, к кому он обращается. Но в дверях какое-то шевеление. Значит, там ждали. Ждали, что я заговорю. Ждали, что я что-нибудь сделаю. Безразлично – что. А я взял и сказал: «Здравствуй».
– Что, что он сказал? – спрашивает кто-то. – Он заговорил?
– Он сказал… он сказал… З-з.
Мучительное удивление появляется на лице соседа. Он не может выговорить такое простое, такое необходимое слово. Я удивлен. Я удивлен дважды. Тем, что он не может выговорить такое простое слово. И еще раз тем, что я сам удивлен этим. Неужели мне не все равно? Раз я удивлен, значит, нет. Странно.
– Он сказал, он сказал…
– Здравствуй, – подсказываю я.
– Да, да, он это самое и сказал, – подтверждает сосед.
Комната наполняется людьми. Эти – с работы. Те – просто знакомые. А вот и родственники. Свояки, сестры жены, племянницы.
– Ну! Что я вам говорил?! – восторженно кричит один.
– А я им говорю…
– Молодец! Встанешь и еще плясать будешь. И на рыбалку, и по грибы.
– Давай, давай, поворачивайся. На работе без тебя все горит.
– Да ты молодцом!
– А, что она, эта медицина, знает?! Я сто раз всем говорил!
– Я говорю вам: здравствуй, – твердо произношу я. Фраза не совсем правильная, но по-другому я сказать не могу.
– Здравствуйте, дядюшка! – Это говорит племянница.
Как хорошо! Теперь у меня есть правильный набор слов.
– Я говорю вам всем: здравствуйте!
– Ну! Что я… что я каждому… что я каждому произносил?! – Он сказал, но с каким-то трудом. Ведь ему пришлось искать слова! И вместо обычного и естественного: вам говорил, он нашел: каждому произносил.
– Что я вам говорил! – кричу я. – Я молодцом!
– Чудеса! Ты и впрямь… это… как его… м-м… огурцом выглядишь!
Я вижу, с какой натугой он искал слово. Что они, разучились говорить?
– Молодцом! – уверенно говорю я. – Что она, эта медицина, знает?! Я сто раз всем говорил!
Они ошеломлены. Они все обрадованы тем, что я выздоравливаю, что я могу говорить. Но такого темпа, такой прыти никто из них от меня не ожидал. Ведь я же разговариваю вполне нормально. Правда, набор слов у меня пока невелик. Ну, да это дело наживное! Уже кто-то выскочил за дверь. Сейчас врача позовет. Вот вам медицина – чудо. Действительно, что медицина знает?
Говорят почти все, сразу, не слушая друг друга, да и меня тоже. Им сейчас надо выговориться, успокоиться. Они часто не могут найти слов. Самых обыкновенных слов, которые произносили минуту назад. Им приходится совершать обходные маневры, заходить с тыла. И от этого их речь кажется напыщенной и тяжеловесной. Но зато у меня в запасе уже несколько сот слов.
– Мы тут поболтаем с тобой немного, а потом уж жена. Мешать не будем. Хорошо?
– Хорошо, – отвечаю я. – Пусть она придет потом.
– А дети еще не прилетели. Но завтра уж будут наверняка.
В комнату врывается врач.
– Что тут происходит?
– Происходит? – спокойно спрашиваю я. – Мы тут поболтаем немного…
– Как это поболтаем? Да ведь!.. – Он вовремя замолкает.
– Здравствуй! – говорю я. – Здравствуйте!
– Здравствуйте, – отвечает он, все еще ничего не понимая.
Да и никто ничего не понимает. Неважно. Главное – я говорю.
– Да ты, поди, и плясать можешь?
– Ты можешь шею повернуть?
– Шею повернуть?
– Нельзя, – кричит врач. – Да как это повернуть? Вы что-нибудь смыслите в медицине?
– А вот так, – говорит товарищ с работы. – А вот так! – И начинает крутить шеей, вправо, влево, вверх, вниз. Ух и старается! У него, наверное, даже мышцы заболели от такого верчения.
– Пожалуйста! – уже умоляет врач. – Не беспокоите больного. Не волнуйте!
– Пожалуйста, – говорю я. – Повернуть шею?
Я верчу шеей вправо и влево, верчу энергично, как только что мой товарищ. А у него глаза на лоб вылезли от удивления. От удивления и какой-то натуги. Он окаменел. Потом какая-то мысль мелькает в его глазах. Он что-то нашел в своей памяти.
– Вот черт! – говорит он. – Опять шейный радикулит схватил. Полгода не беспокоил.
– Конечно, – говорит кто-то, – ты так крутил шеей, что и сломать ее было недолго.
– Да, да, – соглашается он. – Вот черт!
Он чуть отходит в сторону, нелепый со своей негнущейся шеей. Я осматриваю сразу ставшую непохожей палату, одеяло, под которым спрятано мое тело, тело которое как будто и не принадлежит мне. Две неподвижных руки, вытянутые вдоль него. Друзья перехватывают мой взгляд.
– Руку! Руку! Ты можешь согнуть руку!
Нет, я не могу. Я просто забыл, как это делается.
– Смотри-ка! Вот как это делается. – Один из родственников с силой сжимает руку в локте. Даже пиджак и халат не могут скрыть, как бугром выпирают его мускулы.
Он так и замирает с согнутой рукой.
Потому что, потому что… я тоже сгибаю руку. Правда, бугор мускулов у меня поменьше.
Я кое-что начинаю понимать. Во мне еще нет ни испуга, ни радости. Просто, я начинаю что-то понимать.
– Радикулит? – беспечно спрашиваю я.
– Свело… – еле выговаривает он.
– Бывает, – соглашаюсь я, и рука моя бессильно падает на одеяло.
Родственник трет только что в судороге сведенные мускулы, кусает губы.
