Он посмотрел на меня пристально, и его светлые глаза хитро и зловеще сверкнули. Неужели менг осознанно пытался повергнуть меня в ужас, или эта его манера смотреть и говорить лукаво-насмешливо просто одна из генетических черт?
– Вы учитывали отношение к реальности? – задал я вопрос, понятный только мне и Илье.
– Да, все как вы сказали: не больше, чем игра, полностью отречься от веры в реальность происходящего.
– И как?
– Я работаю над этим. Кое-что разработал и для остальных. У нас было собрание.
– Вы помните слоган?
– Хаос против порядка.
– А главное правило?
– Безусловная аморальность. Позволено все.
Я приподнялся на локте. Я был опустошен. Пьеса не заканчивалась. Есть меня не собирались. Комбинация, родившаяся в моей голове, была настолько иррациональна, что я никак не мог ее изложить. Я бредил, я ступил одной ногой во что-то темное, потустороннее, нес околесицу и поднимал на битву свирепых демонов, темная природа которых была непостижима для моего понимания.
– Знаете что, Илья? Давайте поговорим с глазу на глаз.
– Разумеется.
Жест был странным: Илья негромко хлопнул себя по бедру ладонью. Все вышли. Даже Зоя. Андриана среди менгов не было видно. Вероятно, он боялся оставаться в компании людоедов и сбежал раньше.
Я сел на кровати. Илья достал блокнот и ручку.
– Движемся дальше? – В его голосе была не столько надежда, сколько подковырка.
Я не хотел быть их символом. Я не фаталист, никогда им не был и не хочу становиться. Меня не увлекают размышления о том, есть в случайном событии перст судьбы или нет. Однако колесо Фортуны сделало оборот, и стрелка вновь указывает на меня. Чертово колесо!
– Ладно, – сказал я, потирая виски. – Но я вам ничего не обещаю. Не переоценивайте меня.
– Как вам будет угодно. – Он смотрел на меня в ожидании, этот мой огромный зловещий соратник.
– Итак. Поиски слабого места противника. Что вы узнали о директоре? Обстоятельно, так, как я просил. В чем его самая большая слабость? Я должен знать все.
Илья сделался очень серьезным.
– Отсутствие гибкости, если это можно назвать слабостью.
– Гибкости?
– Да. Мы попытались проанализировать его поведение. Он отличается своего рода прямолинейностью.
– У вас штат психологов? – съязвил я.
– У некоторых из нас по четыре-пять высших образований. Не забывайте, менги живут долго.
– Так значит, негибкость?
– Да.
– Можете привести пример?
– Директор никогда не меняет тактику. Он не привык к этому. Здесь, в нашем маленьком мирке, действует закон подавления. Он доминирует во всем. И никаких отклонений ни в какую сторону. Вся эта система создана еще до директора. Он…
– Тоже кукла, как и я?
– Он – да.
– Вы видели его когда-нибудь?
– Не доводилось.
– Откуда же такое заключение?
– Он не имеет лица. Порядок на заводе и в городе существует сам по себе. Ничего не меняется. Директор сидит на своем троне, как глиняный фараон. Его мозг атрофирован, сам он превратился в огромный желудок, поглощающий страх, который течет к нему беспрестанно.
– Таковы ваши выводы?
– Таковы выводы.
– Стало быть, все просто?! Достаточно добраться до директора и загадать ему загадку со сломанной логикой, и у куклы-фараона тут же отвалится голова?
Я представил себе это и рассмеялся. Илья сощурил янтарные глаза.
Менги – хитрые твари, но их способность рассуждать логически уступают человеческой, – вот к какому выводу я вдруг пришел. Слишком старомодные, слишком наивны для нашего времени. Этики. Утописты. Может, они это чувствуют, и потому так за меня держатся?
– Нет, не верю, – сказал я. – Ничего не существует само по себе. Директор не глиняный фараон. Это ложное мнение. Полагаю, Повару выгодно было убедить нас в этом. Не верьте ему. Нельзя его недооценивать. Помните: лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует.
Илья что-то черкнул в своем блокноте. Я услышал, как у него заурчало в животе: словно где-то далеко гром загремел.
– Даже если он негибок, нам не на чем его ловить, – продолжал я. – Контроль в корпорации поставлен на высшем уровне. Подобная система должна быть авторитарной. Корпорация поглощает страх. В данной работе гибкость не нужна. Нужны постоянство и бесперебойность. Вот Присмотров и следует установленному порядку. Это конвейер. Не надо ничего менять, когда все идет по плану.
– Какие же слабые места могут быть у директора?
– Именно это и следует выяснить. Знание о слабостях противника делает нас более сильными. Мы не побрезгуем ничем. Подойдет все: чревоугодие, прелюбодеяние, тщеславие. Вы понимаете, о чем я? Ищите его слабые стороны. Любые пороки порождают преступления, измены, заговоры, трусость… Я полагаю, что все существа подвержены влиянию определенной морали. Это касается всех – и меня, и вас, и хозяев, какая бы природа не создала нас, будь мы созданы Творцом или вышли из бездны ада.
При этих словах глаза Ильи сверкнули, а лицо перекосила судорога, но он смолчал. Я вспомнил, как он говорил о суевериях менгов и внутренне усмехнулся. Всякое преимущество над видом людоедом приносило удовлетворение.
– Чего боится пожиратель страха? – спросил я вслух самого себя. – Мы должны это узнать. Впрочем, ладно. Теперь это я беру на себя.
Илья, начавший было уже записывать мои мысли, банальность которых вызывала у меня отвращение, остановился.
– Вы уверены, Сергей Петрович?
– Да. Этим вопросом я займусь сам.
Существо, которое, вероятно, было старше меня в несколько раз, имело огромный жизненный опыт и слопало массу народу, смотрело на меня с почтением.
– Сергей Петрович, предупреждаю вас как врач: после такого удара, который вам сегодня пришлось пережить, необходимо некоторое время для восстановления. Могут возникнуть проблемы со здоровьем.
– Так это в качестве лечебной процедуры вы демонстрировали мне свои клыки? – спросил я.
И вдруг, вопреки предостережению Ильи, я чувствовал прилив сил и вдохновения. Я встал и прошелся по комнате. А затем стал говорить. Мысли выплясывали фламенко, речь за ними не поспевала.
– Вы сильны, Илья, но в этом процессе останетесь только катализаторами. Нам понадобится сила другого рода. Помните, мы боремся не с армией. Нам не следует становиться во фланг и строем наступать на противника. Люди должны объединиться духовно и бороться, прежде всего, с самими собой! Сейчас мы тождественны своему страху и являемся связующим материалом, на котором держатся кирпичики здания. Мы – известковый раствор. Это сырье должно быть испорчено. Не станет страха – здание развалится! Страх нельзя потрогать, но он крепче, чем можно себе представить. Страх этот, видимо, измеряется в количественном и качественном отношении. Вот еще одна догадка: страх в большинстве своем однороден, его намеренно отбирают, удаляя ненужные примеси. Так он становится удобнее для употребления. Не удивлюсь, если мне скажут, что существует специальный отдел технического контроля, который следит за качеством страха. Думаю, его могут продуцировать люди сходного психологического типа – те, для кого страх – система. Речь идет о страхе перед разрушением. Это самый коварный страх, он сам создает для себя защитный механизм – цикл. Можно предположить, что мы имеем дело с большим контингентом людей одного и того же психотипа. Правда, бывают и другие страхи. Вы врач и знаете это. Например, страх потерять себя или страх подчиниться порядку. Такие страхи слишком опасны, поскольку могут привести к бунту. Продуценты этих страхов – неудобоваримые – все уже мертвы, их просто отсеивают, отдают вам на съедение.
