Мы хотим предложить вам путевку в пансионат. Выбирайте – Лазурный берег, Сорренто… А если вас не пугает дальняя дорога, рекомендую Таврию, прославленный дом творчества в Коктебеле. Целебный климат, питание выше всяких похвал. Хотя, впрочем, в тех местах сейчас обосновались татары, генуэзцы забросили свои крепости, так что это небезопасно. Нет, нет, лучше всего – кардинальский санаторий под Римом. Три часа неспешной езды на двуколке. И мой вам совет – посвятите папе два-три бодрых стихотворения…
Что-нибудь такое. Светлое. Обнадеживающее. Тим-пам, ри-ра-ра…
Ну, не мне вас учить. И лучезарное будущее вам обеспечено.
Арестован Данте был именно там, в санатории под Римом.
Другой великий изгнанник был взят в санатории на станции Черусти. Третий перед арестом размышлял о Мухаммеде, уничтожавшем поэтов рьяно. Поэты мешают правителям. Мешали всегда.
Зачем Мухаммед уничтожил поэтов, принцев слова?
Ему не хватало снов и полетов, основа его мирозданья была бы хрупкой арабской клетью.
Ведь он не торгаш, берет не покупкой мечом и плетью.
Плеть начинает воображать, что она гениальна.
Поэтам, в сущности, нечего выражать, а они сочиняют нахально – назойливые конкуренты мудрого, веского слова, им лучше бы – в пациенты сумасшедшего дома мирского.
О поэты, поэты, анархистское семя!
Сжить вас со свету, найду для этого время.
О поэты, поэты, хулиганы, закваска, дрожжи, опасаюсь вас. Поэтому и думаю о вас с дрожью.
На прекрасном верблюде я плыл по пустыне.
Смотрю – какие-то люди, бивак разбили, чай стынет.
Горячий разговор о чем-то, подъехали ближе – стихи и песни!
От агентов разве дождешься отчета, выгнать дармоедов на пенсию.
Встретил в бурнусе Гете и приказал зарезать.
Не эфирные полеты мне нужны – мудрая трезвость.
Эдакому пострелу позволить выкидывать коленца?
Ни-ни. Утверждаю: к расстрелу Тициана Табидзе и Егише Чаренца.
Жизнь поэта – мгновенье, сердце сжимается в страхе.
Данте умер в Равенне, а Флоренция до сих пор мечтает о его прахе.
Что сделала ты со своим сыном, Флоренция?
Опозорилась на века.
Великого имени фосфоресценция – великая твоя тоска.
Что скажут в двадцать пятом веке о Мандельштаме, милый город Москва?
Скажут: дикари, шаманили, били в тамтамы, и умирали слова.
Убивали поэтов настоящих, настоянных на страданье, а пользующиеся благосклонным вниманием властей предержащих, вылезшие изо всех щелей официальные государственные поэты за это лили убийцам елей.
"Нет, не спрятаться мне от великой муры за широкую спину Москвы".
Ведь страшнее танковой немчуры, конно-сабельной татарвы, страшнее, чем мертвый кислотный дождь, страшнее, чем ртутный потоп,свой родимый убийца – великий вождь, свой родной мерзавец-холоп.
Друг мой, честно говоря, не помню, кто кому на сей раз пишет.
Причина проста: я позабыл поставить прощальную подпись в конце предыдущего послания. Ну вот, разобрался в бумажках, выяснил: то письмо писано Владимиром, стало быть, это пишет Андрей. Пишет, естественно, из Савельева, ну, скажем,
20 февраля
Дорогой Владимир!
С некоторым опозданием, но от души поздравляю с днем рождения. Пусть стада твои не знают мора, множится дичь в твоих угодьях, тучнеют нивы, пусть будет жирным молоко верблюдиц твоих, а рабы твои да не потеряют силы и уменья. Спешу также поздравить домочадцев твоих и пожелать вам всем благополучия и процветания.
Хочу дополнить портрет Жана Бокассы маленькой деталью, промелькнувшей в савельевских газетах: император, помимо прочих увлечений, любил человечину и хранил в холодильнике отдельные части тел своих подданных. По этому роду занятий он вступил в достойное "социалистическое соревнование" с другим прогрессивным императором – угандийским Иди Амином. Поневоле думаешь, каков будет приговор каннибалу-монарху? Если исключить прилюдное поедание преступников, как противоречащее некоторым, пусть интуитивно понимаемым, установлениям цивилизованного общества, как ни зыбки границы последних, остается все же немалый выбор способов выражения неодобрения, широко культивируемых с южных гор до северных морей. Ливийский полковник, например, своих противников вешает, причем процедуру казни транслирует по национальному телевидению. Пронырливые американские телеребята сами, без понукания властей, умудряются показать искаженную удушьем физиономию мультиубийцы за стеклом газовой камеры.
Немало обремененных многовековой культурой наций стыдливо "мочит" своих террористов и шпионов, убийц и насильников, валютчиков и налетчиков. Все весьма справедливо en masse и страшно в каждом отдельном случае. Ибо где грань: вот этого – к высшей мере, а того, учитывая кое-какие обстоятельства,- помиловать.
Вот и в Витебске (да только ли в нем) группу лиц за тягчайшие – к высшей. И привели в исполнение. А потом нашли истинных виновников. И тоже, естественно, в исполнение. Что же делать с теми, кто – назовем это так – ошибся и совершил ритуальное убийство "неправильно"? Не убивать же. А то конца не будет.
В замечательное время живем.
Вернемся к Андрису. Мне показалось, что мы отправили его на встречу с Болтом без должной подготовки. Мало он поварился в прошлом Леха. Я вижу его в серьезной работе: режиссер изучает натуру, историю, тонкости быта и нравов эпохи. Пропадает в библиотеках – разрешение работать в спецхране получено не без труда после настойчивых просьб больших людей с Земли. И к рассказам Иокла и Эвы, к видеокадрам Года прибавляются сюжеты ЛЕХроники, картины официальных художников, романы премированных писателей, поэмы и оды, газеты, газеты, газеты…
"Вопрос о взятии высот по увеличению продуктивности ейловодства Цесариум учит, что для овладения высотами по доведению продуктивности вселехианского ейлостада до контрольного уровня надо решить вопрос откорма, что можно сделать двумя путями, один из которых соответствует основополагающим идеям, а потому верен, другой же идет с ними вразрез, а потому порочен, вреден и преступен, в силу чего должен быть отброшен, осужден и предан забвению как преступный, вредный и порочный.
Сегодня Цесариум посетил строительство ейловодческого комплекса, ознакомился с положением дел и дал программные указания, служащие руководством к ускорению работ. Строители немедленно встали на вахту и поднялись на борьбу за претворение в жизнь указаний Цесариума. Глубоко осознав, что без опережающего ведения вскрышных работ нельзя добиться увеличения надоев на одну ейломатку, бурильщики самоотверженно провели закладку сенажа на хранение в труднейших погодных условиях…"
