— Не нужно, — леди Констанс достала из поясной сумки еще один мнемопатрон. — Лесан Морихэй, агент дома Рива на борту «Паломника», сделал несколько копий судового журнала. Одну из них я нашла в его маноре. Как минимум, еще одна должна быть у обвинителя, ведь это на него работал Лесан.
— Я не просматривал всего, что приложил к отчету Лесан, — отозвался Шнайдер. — Но думаю, копия судового журнала там найдется. В любом случае, я не оспариваю подлинность вашего свидетельства. Я согласен считать, что этот человек — Порше Раэмон, некогда Тридцать Четвертый из десантного полка Сога. В таком случае, к своим обвинениям я присоединяю еще и обвинения в дезертирстве.
Огата занял место на скамье свидетелей.
Арбитр повернулся к залу.
— Желает ли кто-нибудь еще поставить под сомнение личность обвиняемого?
У одного из кресел загорелся световой маяк и арбитр своим жезлом поднял кресло над другими. Занявший его «черноносый» от неожиданности вздрогнул и вцепился в подлокотники обеими руками. Но когда кресло остановилось, он набрался храбрости и, оглядев всех сверху вниз, спросил:
— Так я, это, не понял. Это же морлок!
— Несомненно, — отозвался арбитр.
— Так чего вы тут говорите, что он, мол, человек? Это морлок же! Какой он человек? Если я чего не понимаю, так вы это мне объясните, пожалуйста. Вот.
Шнайдер вздохнул.
— Государевым указом, — сказал он. — Все морлоки, принявшие участие в мятеже на базе Ануннаки, признаны людьми и мы судим их как людей. Желаете оспорить решение Государя?
— Нет, — черноносый сделал жест от сглаза. — Это же измена получается, Государево решение оспаривать. Я никогда. Если такой Государев указ, чтобы его судить как человека — тогда оно да. Я думал, другое что… Вы это, седушку мне опустите! Чего это вы меня на верхотуру подняли? Я же просто так, спросить хотел, ничего больше.
Под тихие смешки соседей его кресло опустили.
— Чтобы окончательно прояснить вопрос, — Шнайдер оперся о свою трибуну обеими руками, — обратитесь к своим сантор-терминалам. Они содержат необходимые своды законов. В одном из старейших, Кодексе Ледового Братства, говорится, что любой хикоси считается человеком, а любой, кто хоть раз выполнял какую-то работу на корабле, считается хикоси. Именно поэтому мы не привлекаем гемов к работам на кораблях. Но имперцы об этом законе не знают и на их кораблях работают гемы. Морлок Раэмон работал навигатором на левиафаннере «Паломник», и по нашим собственным законам он — человек. Даже не будь этого императорского указа, мы должны считать его человеком, ибо так велит наш собственный Кодекс. Всем все ясно?
— Так бы сразу! — отозвался давешний черноносый. По залу опять прошелестел ветерок сдержанных смешков.
— По поводу личности второго обвиняемого у обвинения нет вопросов, — сказал Шнайдер. — Я узнаю его. Это Ричард Суна, пленник Морихэя Лесана, убийца моей сестры. Поскольку за это преступление он уже был казнен, остаются только подстрекательство к мятежу, многочисленные убийства, этологическая диверсия. Обвинение готово предоставить необходимые свидетельства и доказательства этих преступлений. Статус обвиняемого как военнопленного, по его же собственным словам, значения не имеет — так что обвинение не признает его военнопленным.
— Защита возражает, — голос леди Констанс звучал глубоко и звонко, как храмовый колокол. — Я хочу спросить самого обвинителя, уже не как обвинителя — но как тайсё: был ли подписан между Империей и домом Рива мирный договор? Был ли заключен хотя бы сепаратный мир между домом Рива и доминионами Ван-Вальден и Мак-Интайр?
— Нет, — отозвался Шнайдер.
— В таком случае я не понимаю, каким образом получается, что я, мой брат Августин и мой сын Иаков считаются Государевыми пленниками, а остальные подданные Империи, захваченные вместе с нами на «Паломнике» — нет? Где четверо техников из расы тэка — Батлер, Остин, Актеон, Томас? По вашим же законам они были на момент захвата корабля свободными людьми. Как вы посмели продать их в рабство? Вы скажете, что это сделали рейдеры — но кто стал покупателем у рейдеров? Почему обвинение признает пленной меня и не признает капитана имперского корабля?
— Потому что он был захвачен не в ходе боевых действий.
— Что? — леди Констанс, прищурившись, чуть подалась вперед. — Я была там. Ваша племянница и будущая императрица была там. Мы помним стрельбу, взрывы и парализующий газ. Все это чертовски напоминало боевые действия. Прямо скажем: если это не было боевыми действиями, то я уж и не знаю, чем оно было.
— Бандитским нападением на гражданских. И вы не должны путать статус военнопленного со статусом Государева пленника, леди. Кого объявить своим пленником, решает только сам Государь. Никто не может требовать от него этого статуса. Вам он был дарован, как доминатриссе, равной по положению главе любого из Великих Домов.
— Я настаиваю на том, чтобы Ричард Суна был признан военнопленным, — отрезала леди Констанс. — В соответствии с нормами Галактического права. Он не является ни наемником, ни шпионом. Он был одет в доспех крестоносца и выполнял приказы сюзерена, мои приказы. Он был захвачен с оружием в руках. В то время как наши государства находятся в состоянии войны.
— Возможно, для вас это так и выглядело. С моей же точки зрения это выглядело следующим образом: данного юношу доставил во дворец Лесан Морихэй, написавший в своем отчете, что выкупил Ричарда Суну, имперского пилота, у рейдера Владимира Джориана. Где, кем и как Ричард Суна был захвачен, я не имею представления. Мне довольно было того, что он убил мою сестру.
— Что ж, я охотно расскажу вам, что Ричард Суна был захвачен в маноре Эктора Нейгала, которому мы все добровольно сдались в плен. Я расскажу, как рейдеры штурмовали манор Нейгала, и какое участие во всем этом деле принимал Лесан. Я расскажу, как подло был убит герой войны и как его убийца прикрылся Красной картой, полученной от Государя.
— И кто же подтвердит ваши слова?
— Я, — сказал Рэй. — И ваша будущая императрица. И Ричард Суна…
По залу снова прокатился смешок.
Рэй посмотрел на Дика впервые с начала поединка между леди Констанс и Шнайдером — и увидел, что тот, склонив голову на сложенные руки, крепко спит…
* * *
Дик ничего не мог с собой поделать. Он старался изо всех сил, щипал себя за руки и повторял наизусть псалмы, заставлял себя сидеть ровно и не свешивать голову, но если его подолгу не поднимали для перекрестного допроса, мозг тонул в монотонном журчании человеческой речи, и Дик отключался. В любой позе и даже с открытыми глазами иногда. Если арбитр замечал это, он, конечно, будил юношу — но как только Дик начал отключаться с прямой спиной и открытыми глазами, арбитр перестал это замечать. Или просто оставлял без внимания.
