— Из Самоотверженных: Сьюзен Блэк и Беатрис Приор.
Я встаю, потому что должна, но если бы все зависело от меня, я бы осталась сидеть все оставшееся время. Я чувствую, что у меня в груди словно образовался пузырь, который все растет и растет, угрожая разорвать меня на части изнутри. Я следую за Сьюзен к выходу. Люди, мимо которых я прошла, вряд ли смогли бы нас различить. Мы носим одинаковую одежду, и у нас одинаковые прически, светлые волосы. Разница лишь в том, что Сьюзен не тошнит, и, судя по всему, ее руки не дрожат так сильно, чтобы их пришлось успокаивать, хватаясь за подол платья.
За стенами кафетерия нас ожидают десять комнат, расположенных в один ряд. Я никогда не бывала ни в одной из них, так как они используются только для тестов на способности. В отличие от других школьных комнат, эти отделены не стеклом, а зеркалами. Я вижу себя, бледную и напуганную, идущую к одной из дверей. Сьюзен нервно ухмыляется мне, заходя в комнату под номером пять, а я захожу в шестую, где меня уже ждет Бесстрашная женщина.
Ее взгляд не такой строгий, как у молодых Бесстрашных, которых я видела раньше. У нее маленькие, темные и узкие глаза, а одета она в черную спортивную куртку мужского покроя и джинсы. Только когда она поворачивается, чтобы закрыть дверь, я вижу на задней части ее шеи татуировку в виде черно-белого сокола с красным глазом. Если бы я не чувствовала себя так, словно сердце ушло в пятки, я бы спросила, что обозначает эта татуировка. Она должна была что-то символизировать.
Зеркала покрывают внутренние стены комнаты. Я вижу свое отражение со всех сторон: серая ткань, затемняющая очертание моей спины, моя длинная шея, мои покрасневшие пальцы рук. Потолок светится белым светом. В центре комнаты стоит откидной стул, как в кабинете стоматолога, с каким-то механическим устройством рядом с ним. Это выглядит как место, где происходят ужасные вещи.
— Не волнуйся, — говорит женщина, — это не больно.
Ее волосы черные и прямые, но на свету я замечаю, что они с проседью.
— Усаживайся поудобнее, — продолжает она. — Меня зовут Тори.
Я неуклюже сажусь в кресло и откидываюсь, положив голову на подголовник. Свет режет глаза. Тори занимается аппаратом справа от меня. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на ней, а не на проводах в ее руке.
— Почему сокол? — вырывается у меня, в то время как она прикрепляет электрод к моему лбу.
— Никогда не встречала любопытных Отреченных прежде, — произносит она, приподнимая брови.
Я дрожу, и мурашки появляются на руках. Мое любопытство — ошибка, предательство ценностей Отречения.
Слегка напевая, она присоединяет еще один электрод к моему лбу и объясняет:
— В некоторых частях древнего мира сокол символизировал солнце. Когда я ее делала, представляла, что если буду иметь в себе солнце, то не буду бояться темноты.
Я пытаюсь удержаться и не задавать больше вопросов, но ничего не могу с собой поделать.
— Вы боитесь темноты?
— Боялась, — поправляет она. Следующий электрод она присоединяет к своему собственному лбу и прикрепляет к нему провод. Она пожимает плечами. — Сейчас эта татуировка напоминает мне о страхе, который я преодолела.
Она становится позади меня. Я сжимаю подлокотники так сильно, что пальцы перестают быть красными. Она подтягивает к себе провода и подсоединяет их ко мне, к себе и к аппарату за ее спиной. Затем она протягивает мне флакон с прозрачной жидкостью.
— Выпей, — произносит она.
— Что это? — В горле чувствуется припухлость. Я с трудом сглатываю. — Что произойдет?
— Не могу сказать. Просто доверься мне.
Я делаю выдох и опрокидываю содержимое флакона в рот. Мои глаза закрываются.
Когда я открываю их снова, момент упущен, а я нахожусь уже в другом месте. Я стою в школьном кафетерии, за длинными столами никого нет, и сквозь стеклянные стены я вижу, что идет снег. На столе напротив меня находятся две корзины. В одной лежит кусок сыра, в другой нож длиной с мое предплечье.
Позади меня раздается женский голос:
— Выбирай.
— Зачем? — спрашиваю я.
— Выбирай, — повторяет она.
Я оглядываюсь через плечо, но позади никого нет. Я снова оборачиваюсь к корзинам. — И что мне с этим делать?
— Выбирай! — кричит она.
Когда она повышает на меня голос, мой страх исчезает и на смену ему приходит упрямство. Я хмурюсь и скрещиваю руки на груди.
— Ну, будь по-твоему, — говорит она.
Корзины исчезают. Я слышу скрип двери и оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это. И вижу: собака с поднятым носом стоит в нескольких метрах от меня. Она пригибается к земле и ползет в мою сторону, обнажив свои белые клыки. Из глубины ее горла раздается рычание, и я понимаю, что сыр сейчас пришелся бы кстати. Ну, или нож. Но сейчас уже поздно.
Я раздумываю над тем, чтобы бежать, но собака, скорее всего, быстрее меня. Но и оставаться я не могу. Мой разум загнан в тупик. Я должна принять решение. Если я смогу перепрыгнуть через один из столов и использовать его как щит… Нет, я не слишком высокая для прыжков через стол, и недостаточно сильная, чтобы опрокинуть его.
Собака рычит, и я почти чувствую, как этот звук вибрирует в моей голове.
В учебнике по биологии говорилось, что собаки могут учуять страх из-за особого секрета, выделяемого железами человека в состоянии принуждения, схожего с тем, что появляется у их добычи. Запах страха заставляет их нападать. Собака уже близко, когтями она царапает пол.
Я не могу бежать. Я не могу сражаться. Вместо этого я могу лишь вдыхать неприятный запах из собачьей пасти и стараться не думать, что она только что съела. В ее глазах ни капли света, лишь черный блеск.
Что еще я знаю о собаках? Не стоит смотреть им в глаза. Это признак агрессии. Я вспоминаю, что просила отца о собаке, когда была помладше, но сейчас, уставившись на землю перед ее лапами, не могу вспомнить, почему. Все еще рыча, она приближается. Если пялиться в ее глаза — это признак агрессии, то что же является признаком подчинения?
Мои вдохи громкие, но ровные. Я опускаюсь на колени. Стоять перед собакой на коленях на уровне ее зубов — последняя вещь, которую я хотела бы сейчас делать, но это лучшая идея, которая пришла мне в голову. Я растягиваю ноги и опираюсь на локти. Собака приближается все ближе и ближе, до тех пор, пока я не чувствую ее теплое дыхание на своем лице. Мои руки трясутся.
Она лает мне в ухо, и я сжимаю зубы, чтобы не закричать.
Что-то грубое и влажное касается моей щеки. Собака прекращает рычать, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть на нее снова, она пыхтит. Она лизнула меня в лицо. Я хмурюсь и сажусь на корточки. Собака опирается лапами на мои колени и облизывает подбородок. Меня передергивает, я стираю слюни со своей кожи и смеюсь.
