Немало перетаскал я туда чавчавки, ураура и молодых хвощей, порой в ущерб для собственного желудка, однако тем дороже становились приобретаемые познания, тем глубже запечатлелись они в моем сознании.
Чаще других меня удостаивал беседы высокий, жилистый двуног с багровыми рубцами на так называемой «морде». Звали его Бульт, но, по бытующей среди небесных гостей привычке носить два имени /одно от рождения, другое благоприобретенное — «кликуха»/, собратья предпочитали называть его «Гайкой».
В первую очередь мне хотелось узнать о целях и задачах межзвездной экспедиции двуногов. Отмечу, что «Ганка» на расспросы отвечал большей частью односложно, поглощенный пережевыванием моих подношений, и не любил вдаваться в подробности. Поэтому информация, полученная от него, нуждалась в осмыслении и логическом развитии, чтобы в результате сложилась целостная картина. К примеру, на вопрос о том, как формировался состав экспедиции, он пробурчал: «Ну, того-этого, кто особенно отличился, тех захомутали и выслали». Такая лапидарность свидетельствует о его скромности и позволяет прийти к некоторым выводам. Очевидно, могущественная цивилизация избрала именно своих лучших представителей /тех, кто «особенно отличился»/ для полета к другим мирам. Немало трудов стоило выяснить, какие конкретные заслуги предопределили включение Бульта в состав экспедиции. Он неохотно распространялся на эту тему, однако после настойчивых расспросов сообщил, что главным поводом послужил его поразительный, с моей точки зрения, поступок: «замочил одного гада легавого». Иными словами, Бульт лишил жизни другое двуногое существо. Столь экстраординарное действие было непонятно и чуждо нам, прозябавшим в своей галактической глухомани, где все живое пользовалось статусом священной неприкосновенности. Примечательный факт: многие понятия и обозначавшие их слова нам пришлось заимствовать непосредственно у двуногов, к примеру, «принуждение», «насилие», «убийство», а ведь это неотъемлемые атрибуты их цивилизации.
Сбитый с толку и крайне заинтригованный, я без устали и не скупясь на фрукты, расспрашивал моего дорогого «Гайку» о причинах того «убийства», за которое он удостоился почетной «высылки» к звездам, и в конце удалось выяснить следующее. «Легавыми гадами» доблестный Бульт называл неизвестный мне разряд двуногих, не представленный ни единой особью в составе экспедиции. Главная функциональная особенность, позволяющая выделить «легавых гадов» в отдельную общественную группу, заключается в том, что они «мешают нормальным людям нормально жить». Кстати, «люди»— самоназвание двуногов. В то время, на заре прогресса, я догадался с немалым трудом, что «Гайка» уничтожил себе подобное разумное существо из высших побуждений, стремясь к лучшей жизни для себя и других. Значит, его немыслимое деяние имело столь же немыслимую ценность. Значит, существует некая иррациональная форма добродетели, которая превосходит заурядную пресную добродетель подобно тому, как множество иррациональных чисел всегда мощнее множества рациональных. Признаться, с тех пор я стал смотреть на Бульта иными глазами. Его несуразный, уродливый облик двунога перестал меня шокировать, ибо разум призван примирять непримиримое, а в моем друге как раз сочетались две крайности — отталкивающая внешность и потрясающая сила утонченного духа.
Также я почерпнул кое-какие сведения о героическом путешествии двуногов. Их космический корабль целиком управлялся особым искусственным разумом, а полет пролегал в дальние, совершенно неизведанные области нашего звездного скопления. Никто из двуногов не мог взять на себя управление звездолетом и своевольно изменить курс. Найдя пригодную для жизни планету и тщательно ее исследовав, искусственный разум совершал посадку и самоуничтожался. Поэтому экспедиция никогда, ни при каких обстоятельствах не могла вернуться в свой родной мир. Я просил разъяснить эту странность, однако Бульт прибегнул к тавтологическому толкованию, которым двуноги, как и мы, вежливо подчеркивают намерение сменить тему. «Высылка — она высылка и есть,— заявил мой мужественный двуногий друг.— Все одно тебе не врубиться, таракашка…»
Но я врубился, что лишь великая и цветущая цивилизация способна отправить своих лучших представителей в глубины космоса, далеко и невозвратно, движимая бескорыстным желанием возжечь очаги разумной жизни повсюду, даже за пределами познанного и обжитого мира.
Как уже упоминалось, для начала пришлось усвоить массу непривычных понятий. Возьмем хотя бы такие, как «мораль» и «свобода». До прибытия двуногов никто из наших пращуров даже не задумывался, насколько его поведение соответствует общественно признанным нормам. Все пользовались неограниченной «свободой» действий и просто-напросто не осознавали «свободы» как таковой, не воспринимали ее как величайшую ценность и неотъемлемое достояние. Само собой разумеется, бессознательное употребление таит зародыш злоупотребления. Близко соприкоснувшись с двуногами, мы не только восприняли всем желудком идею «свободы», но сочли необходимым, по образцу более развитой цивилизации, навести в вопросах этой самой «свободы» предельно строгий, неукоснительный порядок.
Одним из главных откровений явилось упомянутое мной стремление к «лучшей жизни», пожалуй, стержневое в духовной сфере у двуногов. Нашему отсталому сознанию свойственно ощущать свое бытие как некую целостность и данность, слитную с обществом и мирозданием, что ведет к ползучему приспособленчеству и исключает стимулы роста. Наоборот, двуноги четко и остро ощущают разницу между «хорошей жизнью» и «плохой жизнью». Если бы не это, уверен, они никогда не достигли бы ни высот познания, ни далеких звезд.
Конечно, привитие кардинально отличающегося мышления проходило нелегко, хотя шестиноги от природы восприимчивы и наделены сильным инстинктом подражания. Но, забегая вперед, отмечу, что лучшим способом развития, несомненно, является преодоление трудностей. Отсталость нашего уклада отчасти объясняет и извиняет тот факт, что до прибытия небесных братьев никто не испытывал ни малейших трудностей, и жизнь шла по рутинной колее. Когда же шестиноги занялись «земледелием» по способу двуногов, повсеместно стала возникать эрозия плодородного почвенного слоя, драгоценный гумус развеивали ветры, и сама природа положила конец безалаберному и обильному питанию, к которому привык наш народ. Зато с нехваткой пищи у нас в головокружительные сроки расцвели как «мораль», так и «свобода», не говоря уже о том, что все шестиноги единодушно начали грезить о «лучшей жизни» и дружно, целеустремленно добиваться оной. Так мы естественным путем дошли до идеи «прогресса».
