Никто не отозвался. Только трещали и колыхались кусты там, где Киун пробирался напролом. Румата засмеялся и тронул лошадь.
Кончик длинного прута неярко тлел в темноте. Искусство ночной езды по Икающему лесу состояло из многого, в том числе и из того, чтобы горящий кончик не отвалился. Румата медленно опустил руку и коснулся полупотухшим огоньком черной в ряске болотины. Болотина засветилась, огонь побежал в глубину и вширь, осветил голову лошади, белый рукав, а потом всего Румату, въехавшего в этот свет и в этот лес с горящей стоячей водой. Огонь был недолог, покуда выгорал газ с поверхности. Постепенно лошадь, и Румата, и белая его рубашка, и прут с тлеющим наконечником опять стали погружаться во тьму, и, когда наконец тьма их уничтожила, повторилось то же: легкий полет огонька – кончика длинной ветки, треск, похожий на икоту, и поспешный бег огня над водой. Лошадь сделала два шага и резко встала, так что Румату качнуло. У толстого дерева, привалясь к стволу спиной, сидел человек и, приоткрыв рот, смотрел на Румату. Ноги человека были вытянуты и перекрывали тропинку, отраженные огоньки бегали по наколенникам и отражались в глазницах. Конь переступил, задев, видно, какой-то корень, человек шевельнулся, из полуоткрытого рта его поспешно выскочил и пошевелил усами небольшой жирный жучок. Человек посидел недолго и упал на живот – в спине торчала длинная толстая стрела. Он был при кольчуге и каске, только коня не было.
Румата посвистел и почмокал губами, медленно погружаясь в икающую темноту, тронул коня. Каска с убитого упала, и конь проскрежетал по ней копытом.
Где-то в высоте в ветвях садились тяжелые птицы, ожидая еды. Румата пожал плечами, поджег болотину и, выставив впереди морды коня меч, потрусил быстрей.
Огонь и ветки сплетали на кхмерской стали меча и защитной пластине на лбу коня странные полутени.
У вросшей в землю замшелой закопченной избы в такой же, как и убитый, позе сидел толстый всклокоченный человек, даже рот был открыт так же. Из-под порванной сутаны неестественно белым вываливался живот. Пристройки, земляной погреб с тяжелой дверью, огромная протекшая бочка, даже небольшое брюквенное поле. Костер горел таким же странным огнем, как болотина. Казалось, все здесь провоняло на века. Из толстой глиняной трубы, спускающейся с крыши, текла под напором вода.
– Воняет, – согласился толстяк с белым животом. Звали его Кабани. – Но, если вы ткнете меня мечом в живот, благородный дон, завоняет еще больше – там такое… Какой сегодня день?
– Канун Каты Праведного, – сказал Румата.
– А почему нет солнца?
– Потому что ночь…
– Опять ночь, – с тоской сказал отец Кабани и стал смотреть на копыта лошади Руматы.
– Ящик, – зачем-то сказал он.
Румата засвистел, слез с лошади, сбросил пояс с мечами и арбалетом, пошевелил ногой костер и выволок из него тяжелую головню. Сзади, отдуваясь, тащился Кабани, повторяя все его движения.
– Ящик, – рявкнул опять Кабани и погрозил кому-то в черное небо пальцем. – На самом деле кто-то уже все выдумал, сложил в ящик, провертел дыру и ушел, – он помолчал, задумавшись, – ушел спать… Проходит мимо отец Кабани, закрывает глаза, сует руку в дыру, – Кабани посмотрел на свою руку, – х-хвать – мясокрутка для производства нежного фарша, хвать – горючая вода для произведения веселых фокусов… А она, понимаете, пьется… И пью. Опух весь, падаю все время. А мясокрутку дон Рэба забрал – государственных преступников… – Кабани показал, как прокручивают в мясорубке пальцы. – Сколько я на коленях простоял – не отдал.
Некоторое время Румата, посвистывая, смотрел на него, втягивая носом воздух.
– Синий стал, а? – робея, сказал Кабани.
Румата потянулся и пошел в кладовку. Там, между огромными кучами гнилой брюквы, поблескивал глиняными трубками громоздкий спиртогонный аппарат, удивительное творение средневекового гения. Румата поднял ногу в тяжелом сапоге и ударил шпорой по глиняным сочленениям, потом –обуглившимся бревном. Аппарат развалился и выплескивал из себя бурую зловонную жидкость, издавая при этом странное, почти органное звучание.
– Бей, – ревел Кабани, запуская в истерзанные детали гнилой брюквой, – гиена он…
Румата взял ведро с жидкостью, аккуратно слил ее в крысиную нору и, пока Кабани вертелся на четвереньках, ткнул его в зад арбалетной стрелой.
– Святой Мика не одобряет пьяниц, – сказал он, глядя в мутнеющие засыпающие глаза Кабани.
Из-за угла полуразвалившегося дома вышла большая и совсем светлая лошадь, впряженная в воз с брюквой, хамахарский жеребец тихонько ржанул, двинулся к ней, и они стали обнюхиваться. Тихо звенел распадающийся аппарат.
– Изобретаю я умнейшую штуку, – сказал во сне Кабани и вдруг, как ребенок в театре, прыснул от смеха.
Послышался еще звук, до слез знакомый и здесь невероятный. Румата подошел к белой кляче, облокотился на нее и стал слушать, открыв рот.
Дико и странно прокричала птица. На небольшое брюквенное поле за сгнившей изгородью и такими же бочками, за черными треснувшими идолами, поросшими мхом, опускался странный летательный аппарат.
Белая мосластая коняга испуганно дернула, опрокинула шест, держащий трубу, так что вода хлынула Румате в лицо и за воротник.
В летательном аппарате зажегся яркий свет, что-то там мигало, фукало, из передних его дверей появился расшитый золотом зад, меха, а после – длинный, носатый, весьма немолодой человек с длиннющим прямым, не как у Руматы, мечом, который болтался на боку, как палка. Ноги Руматы вдруг, следуя этикету, сами собой согнулись в коленях, длинные, в грязи и ботве шпоры торжественно звякнули, правая рука описала широкий полукруг от сердца в сторону. Носатый сорвал бархатный, в драгоценностях, берет с огромным пером, но лицо его скривилось.
– У меня болит шея, – объявил он. – Что там все время дребезжало на крыше, дон Гуг, черт вас возьми?
Из второй кабинки выскочил толстый, короткий, похожий на пингвина человек, улыбчивый, со странными тяжелыми веками. Он не моргал, он как бы затворял глаза. Толстяк также был в меховом плаще и драгоценных камнях, также шагнул к Румате и так же, будто натолкнувшись на неведомую преграду, согнулся, зазвякал шпорами и замахал рукой. На боевой когтистой рукавице ярко сверкнули камни в золоте.
– Как козлы, – он улыбнулся и еще раз подпрыгнул в приветствии, – представляешь в старости и на Земле… – и полез смотреть, что там грохотало на крыше старой клепаной машины, похожей на вертолет.
– Шея – мое слабое место, – сказал носатый дон Кондор. –Так где же ваш Будах, жив, или уже повесили?!
