– Нет, спасибо, сэр.
– Потрясающее зрелище. — Он закрыл пачку, и она исчезла в недрах темного, украшенного позументами мундира. — Вам не кажется?
– Как всегда.
Под нами тонула в тенях уходившая вдаль на две мили пещера, свод которой поддерживали массивные колонны, а пространство между ними повсюду пересекали темные блестящие волокна, образовывавшие Черную Сеть. Внизу, под нашими ногами, казавшиеся совсем ничтожными в окружении этого хитросплетения, сновали крошечные, облаченные в мундиры фигурки штабистов из Стратегического командования, державшие в руках свои планшеты, словно талисманы. У некоторых на плечах сидели сине-алые вестовые транспопугаи, готовые исполнить поручение. Однако внимание вошедшего сюда человека, в первую очередь, привлекала сама Сеть.
Черные тросы толщиной в колонну Нельсона чередовались с зарослями достигавших толщины моей руки канатов, разделявшихся на миллионы едва заметных черных, как сама ночь, нитей; их провисшие контуры складывались в трехмерный лабиринт, сложность которого не была подвластна обыкновенному рассудку.
И по нитям этим ползала одновременно во всех мыслимых направлениях та единственная армия, которая могла помешать Гитлеру уничтожить Европу: черные микропауки и их более крупные, размером с древесный лист, товарки, чьи раздутые брюшки готовились раскрыться, выпуская мириады отпрысков. И каждое маленькое паукообразное благодаря импринтингу уже несло в себе определенные правила поведения: соединяя миллионы особей, сообщество это образовывало призрачный, бестелесный гештальт Черной Сети — пара-разум, не ведающий усталости и страха, однако обладающий аналитическими способностями, которые однажды способны принести нам победу.
– Простите, адмирал.
Собственные шаги по хитиновому трапу показались мне странно гулкими — я спустился к дисплею Северо-Атлантического театра. На широкой настольной карте были отмечены пути следования жизненно важных для нас караванов, составленных из левиафанов класса Либерти… Американская помощь, которая — да благословит Господь наших братьев — избавляла Британию от голода.
Однако мы лишь отчасти могли контролировать перемещение эскадр вражеских подводных истребителей-акул, нападавших на торговые суда под серыми неспокойными волнами, что слишком часто заставляло прибегать к помощи конвоев из боевых касаток, составлявших костяк Флота Его Величества.
Потом я подумал о захваченных врасплох у причалов Перл-Харбора колоссальных бегемотах-авианосцах янки, с немыслимым визгом сгоравших в атаке японских гидр, под сокрушительными языками пламени драконов, поднявшихся с воздушных носителей Ямамото. Не одни мы пострадали в этой войне.
Однако всякие военные соображения оставили мой ум, едва только я заметил возле стола эту элегантную фигурку: прикусив губу, она передвигала длинной указкой крошечную модель каравана в ее новое расчетное положение.
Лаура…
Имя ее прозвучало в моей памяти молитвенным вздохом.
А потом она оторвалась от карты, улыбнулась и помахала мне рукой.
Крошечная, сложенная из кирпичей и побеленная кабинка оказалась безупречно опрятной — ни колечек, оставленных на столе горячим стаканом, ни треснувшей чашки. Толстые, пропущенные под потолком паропроводы испускали тепло, время от времени оттуда доносился стук — словно кто-то собирался выбраться наружу. Длинный шнур от чайника висел на крючках над плакатом ПАУКИ ВРАГА ОКРУЖАЮТ НАС. Тугие кресла и потертый диван придавали помещению вид школьного холла, памятного по дням невинной юности.
Все это было до 38 года…
Лаура прикоснулась к моему плечу.
– Что с тобой?
– Легкий приступ малярии, — назвал я привычную отговорку… но это была Лаура. — Если честно, припомнилось кое-что довольно скверное.
Ноябрь: холодный и свежий ветер, дующий по Фидрихштрассе…
Даже теперь он преследовал меня.
И лучи утреннего солнца ложатся на усыпанную битым хрусталем мостовую.
– Старик снова посылает тебя во внешний мир, — не спросила, а констатировала она.
– А какое задание выпало тебе, дорогая?
– В настоящее время я готовлю техническую поддержку поездки одного человека на американский юго-запад.
– В самом деле?
Мне было предназначено встретить тебя, моя любимая.
– Ах, да. — Она передала мне чашку на аляповатом блюдце в цветочек. — А ты слышал об Альберте Эйнштейне?
– Да. Он прославился…
– Идея проекта принадлежит ему.
– Прости?
– Он убедил Рузвельта. Подписал открытое письмо вместе с несколькими коллегами из Принстона и еще Бог весть откуда. Бруклинский проект вырос из этого письма.
– Я не знал этого.
– Этот Эйнштейн — настоящий гений. Все знают его специальную теорию многообразия…
– Структура ДНК, — произнес я. — Эволюция на основе репликаторов. И миграции генов.
Лаура, сидевшая словно натянутая струна, с чашкой чая в руке, кивнула, будто это было известно всем. Над нашими головами вновь звякнула паровая труба.
– Дело в том, — она посмотрела вверх, ожидая, пока утихнет шум, — что появление его специальной теории было неизбежным. Но общая теория множеств представляет собой плод мысли гения, опередившего свое время.
– Если бы он не родился… Или если бы он не был евреем, то мог бы стать наци.
– Не надо говорить такие вещи. — Лаура поежилась.
Чай в моей чашке остыл, и я поставил ее на паркетный пол.
– Прости.
Она прикоснулась к моей руке:
– Как нам повезло, что мы встретились. Это не предполагалось… Мой мир, лишенный Лауры, навсегда остался бы пустым и блеклым.
– Может быть, у SOE[4] и не было таких планов — в отличие от Провидения.
Снаружи прозвучали шаги. Мы подождали, однако человек миновал дверь. Лаура прикоснулась к моей щеке. Я нагнулся к ней, и мы поцеловались.
Через неделю я стоял на краю оранжево-розовой пустыни под безоблачным лазурным небом и добела раскаленным солнцем. Жар воздушной топки палил меня, стискивая в своем невидимом кулаке.
Дорога, стрелой пролегавшая по пескам, исчезала за невысоким гребнем. За моей спиной прямые рельсы — не надо забывать, где я нахожусь — сверкали серебром под воздушным маревом. Уменьшавшийся в размерах поезд, растворяясь в дрожащем воздухе, пыхтел, пожалуй, слишком глухо для столь сухой атмосферы. Я проводил его взглядом.
А потом оказался в одиночестве посреди безводного и бесконечного ландшафта, совершенно не предназначенного для жизни.
У ног стоял потрепанный чемоданчик, побывавший со мной на Дальнем Востоке и в оккупированной Европе, хотя никакие наклейки на нем не свидетельствовали о путешествиях. Шерстяной костюм, идеальный для английской весны, отягощал плечи; пальто, оставшееся сложенным на чемодане, и вовсе казалось нелепым.
