работы. И стирок. Но существовать вне человека или хотя бы картонной опоры стало печально.
Лицо представило себя женщиной и сказало ее деловым голосом:
— Нужно начать что-то. На что-то осядет пыль и можно будет сделать уборку.
Сразу понадобился стиральный порошок, но не было еще и воды, и не на что оказалось поставить ведро, и не нашлось тряпки.
Лицо со вздохом определило:
— Видимо, сегодня понедельник. Придется начать жить сначала.
И Женщине представилась горячая бесконечность, в которой кипело белье, бурлил, вращаясь вокруг многих осей, малиновый борщ, перед нескончаемой грудой белья накалялся стремительной яростью беспощадный утюг, и урчали мармиты, на которых выпаривались рыхлые пятна сладких груш. Пыль вокруг сна раскалилась и вспыхнула, выплеснув новенький, только еще закипающий Млечный Путь. Белому в черном сразу стало тесно, и пена, медленно вздыхая, начала вздыматься по жерлу и хлынула куда-то вовне.
Навстречу лицу грянуло внезапное дно, утюг зашипел в эпицентре борща, белье осело хлопьями белой капусты, пыль сбилась в единство горячим паром, и схлынула Четвертая Вечность, и Пятая, и на исходе Девятой родилась Планета.
Приезжий дышал в коридорном мраке.
Не надо было включать свет, чтобы понять пустоту и что он здесь дышит один.
Ушла.
Ойкнул телефон.
Он побоялся шевельнуть темноту и взять трубку.
Телефон подождал и, вздохнув детски и застенчиво, заверещал на междугородном наречии.
Нет. Там ушедший голос. Он не прикоснется к нему. Он будет терпеть Окраину один.
Рука схватила трубку.
Внутри шумел медленный джаз, похожий на дождь из прошлой жизни.
— И только-то… — опустел мужчина.
Джаз сменился радионовостями свежих перевыполнений. Эфир слегка шипел от всенародного напряжения. Новаторский голос, бодро повествующий о Тоннокилометрах, запнулся о невидимое и раздраженно потребовал:
— Перестаньте дышать мне в затылок.
Человек давно не дышал. Он ожидал продолжения дождя.
— Вы, именно вы! — возмутились Тоннокилометры.
Представился Город, переполненный неосвещенными коридорами, в каждом распахнутый телефон, и около множество мужчин, ожидающих по радиоджазовый дождь, потому что ждать больше нечего. И все дышат в одном молчании.
Конечно, у Тоннокилометров начнется затылок.
— 24-64-51?! — крикнул издали раздраженный голос. Кто-то дополнительный уточнил фальцетом: — В. В.! — Именно! — ехидно удовлетворились Тоннокилометры и в прерванном оптимистическом темпе продолжили про перевыполнения.
Не может быть, вдруг страстно поверил человек в темноте. Не бывает.
В телефонных пространствах потусторонне потянулся сигнал, ушел в бесконечность и не вернулся.
К утру щелкнуло:
— Я нашла твой телефон. Он долго молчал.
Он подумал, что, наверное, молчит очень однообразно, и медленно произнес:
— Я не привез стирального порошка.
Теперь молчала она. Потом вздохнула и объяснила:
— Двушка погнулась, пока падала.
Ее голос слегка раздваивался и утекал куда-то едва слышным эхом.
— Борщ остывает, — пожаловались из эха. — Ты скоро?
Он неожиданно взорвался:
— А как же стирать? И драить? И смог? И форточку не открыть? И дорогу сквозь стекло не видно?!
После молчания из эха обиделись:
— У меня чисто… — Потом простили: — А в окне все зеленое, и кругом дышит, и громаднющие ходят, медленно. Чавкают ужасно. Тебе слышно? А утром был океан. А еще раньше дождь. Обратный — с земли на небо.
Он задушевно промолчал.
Дождь. Джазовый дождь.
Из эха вздохнули:
— На кухне родился родник. Я все перестирала.
Он дернулся из темноты во вселенную, где все зеленое, и обратный дождь по утрам, и можно чем-то стирать, и вообще, по-видимому, хорошо, но не ему.
— Ой… Заглядывают прямо в окно, представляешь? Теперь уже не громадные, а просто пушистые. И без бородавок. Довольно миленькие! Рычат… Тебе слышно?
— Ты меня разве не бросила? — спросил он, остро сожалея, что спрашивает.
Там опять обиделись:
— Я твои рубашки перегладила… Так ты скоро? — Голос оборвался внезапным восклицанием. — Чшш… По-моему, тут кто-то есть.
Он, холодея спиной, и темнотой вокруг спины, и всем коридором, выслушал недлинную тишину до конца. Хотелось отчаянно заорать, напоминая о себе.
В трубку вторглось живое волнение:
— Слушай, они такие талантливые! Разрисовали обои… Ты не мог бы побыстрее?
И следом — пропадающий гул, будто соседи сдвигали допотопный шкаф на Северный Полюс, и приглушенно засквозил дальний голос, которым женщины обычно сгоняют со стола любимых кошек.
Он, предчувствуя, что, согнав, голос канет бесследно, был морально согласен на все.
— Ты где?!
Трубка, пробормотав сдавленные недоразумения, потребовала нервно и немедленно:
— Они строят АЭС, прямо на одеяле, возьми такси!
Щелчок. Мерный гул пустоты. Напряженное дыхание кого-то подслушивающего.
В коридоре слышно, как за горизонтом длится все тот же потусторонний сигнал.
— Ты где?.. — слепо повторяет он, надеясь, что сигнал возвратит ему голос вспять. Чудес не бывает, еще думает он. И еще думает: тогда не бывает и самого страшного. — Ты где?..
— 24-64-51? — взвизгнул прямо в ухо бюрократический фальцет.
— Да!! — заорал он. — Нас разъединили!!!
— Ваше время истекло, — объяснили подчеркнуто равнодушно. Этот подслушивал, понял человек в коридоре. Фальцет, хихикнув, проявился снова, на этот раз в нем угадывалось довольство: — Четыре миллиарда лет две минуты. Оплата за счет абонента.
Строить Человечеству понравилось. Когда одеяло оказалось усвоено до дыр и перекопано в прах, Человечество перебралось на стены, потолок и дальше. И последовательно все переработало. Осталась только горячая плита, охранявшая борщ. От борща разгонялся теплый спиральный ветер.
Ощутив творческий подъем, Человечество произнесло хором:
— Да здравствует цивилизация!
И засеяло горизонты железобетоном.
Климат остался мягким.
Взломав землю, взросли Города, от них отпочковались Заводы. Планета съежилась и потянула почву от Городов прочь. Вместе с мягким одеялом уползли травы и деревья.
Поколения производств окольцовывали небо дымами, круги порождали круги, и из Космоса стало похоже, что Планета заросла пнями.
Что утвердилась последняя эра Углов, становилось понятно только вблизи.
— Кажется, вижу! — обманулась однажды большая Семейная Птица. И, выбрав самый щербатый, высокий и острый пень, спикировала внутрь атмосферы.
Кольцо дыма захлестнуло горло петлей и кувыркнуло на крыши Города. Птица, ударившись о Город, упустила из цепких пальцев Яйцо.
Яйцо укатилось, чуть помедлило на краю и мягко съехало вниз, запищав из-под карниза:
— Маа! Я правильно лечу?
Но тут же оказалось поймано и положено в спокойное место.
— Я те полечу! — пообещала Птица. Осмотрелась и горько пожаловалась: — Везде одно и то же!
— Маа, а дальше мы полетим? — Яйцо подпрыгнуло на месте и затрещало изнутри: — Маа, тесно!
— Терпи! — сурово сказала Птица. Правым глазом она посмотрела в небо, а левым — вниз. Наверху собирались в грозу рекламные сполохи и
