«Скорее бы рассвет, - думаю я, - тогда станет легче!»
Внезапно за очередным поворотом открывается большая заводь с песчаным пляжем. Я иду по мокрому холодному песку, меня все еще знобит, но я уже привык. Зубы перестали отбивать странный ритм, да и пупырышки на коже куда-то исчезли. Скоро рассветет, и на солнце я согреюсь. А потом пойду искать…
Вот только что и кого?
И тут меня вроде как окликают.
Я останавливаюсь, кажется, кто-то зовет меня с реки, вроде бы с самой середины.
Мне ничего не остается, как вновь зайти в воду и побрести по мелководью, чувствуя, что дно постепенно начинает уходить из-под ног.
Хотя нет, вот один большой камень, за ним - другой, будто мост или дорога, проложенные здесь кем-то и когда-то.
И на самой середине, между двумя камнями, зажато чье-то тело.
Я не знаю, кто это, но понимаю: мне надо попытаться вытащить его из воды. Если хватит сил, ведь я весь опять дрожу от холода.
Я пытаюсь подтолкнуть тело, освободить его от каменного плена, хватаю за руки и тяну.
И внезапно сам падаю в воду, а когда, нахлебавшись, выныриваю, то вижу, как течение начинает крутить и нести тело дальше по реке.
Только там мелководье, я бросаюсь следом и пытаюсь догнать. Вода здесь еще холоднее, но мне все равно. Два метра, три… Четыре, пять…
Старшая Мать лежит на спине и смотрит в небо.
Мне хочется отвести от нее глаза: лицо в кровоподтеках, голое тело в ссадинах и царапинах.
Но я подхватываю ее под мышки и начинаю тащить к берегу.
Она молчит, голова болтается, как у неживой.
Но ведь меня кто-то звал с реки, я отчетливо слышал голос.
Становится совсем мелко, я бросаю ее и сажусь рядом. Что-то надо сделать, только я не помню что, ведь я никогда еще не вытаскивал из воды людей, которые перестали дышать.
Снова встаю и волоком тащу ее к берегу, дно здесь песчаное, но в ракушках, мои ноги уже кровоточат, а спина ее, скорее всего, вся покрыта порезами, однако я должен вытащить ее на берег, еще два метра, еще три…
Я переворачиваю ее на живот, кладу себе на колено и давлю на спину.
Внутри Старшей что-то громко лопается, и ее начинает рвать.
Один сон сменился другим, все это происходит не со мной, того Тимуса уже нет - но тогда кто я?
Она дышит, я бережно кладу ее на холодный песок, она лежит на боку, подтянув ноги к подбородку.
- Мы должны идти! - говорю я, глядя, как солнце встает за излучиной.
Старшая Мать смотрит куда-то в сторону, и вдруг я понимаю: она меня не узнает.
Или не видит, будто все еще находится на том берегу.
- Мы должны идти! - повторяю я.
Старшая Мать послушно пытается встать, но сразу же падает на берег.
Я подхватываю ее и буквально тащу на себе.
Смешно, но за последние несколько часов я второй раз прикасаюсь к голой женщине.
Только на этот раз я просто не чувствую ее наготы.
Сны исчезли, может, их больше никогда и не будет.
Как того мира, в котором Монка видела море.
Не будет и Монки, только думать об этом я не хочу.
И про котоголовов не хочу думать - неужели их больше нет?
Этого не может быть, они ведь существовали еще до того, как мы сюда пришли…
- Ты кто? - спрашивает меня Старшая.
- Тимус! - отвечаю я.
- Ты не Тимус, - говорит она, - тот еще совсем маленький…
- Ты можешь идти сама?
Она не отвечает, просто отстраняется от меня и идет рядом. Только не идет, а бредет, покачиваясь, и время от времени хватаясь за меня, чтобы не упасть.
- Он стрелял в меня! - говорит она. Я не спрашиваю кто, догадываюсь…
- Я думала, что это Бонза, но оказалось, другой…
У меня подкашиваются ноги, я сам хватаюсь за Старшую, чтобы не упасть.
- Он промазал, но тут я упала в воду… Куда мы идем? Надо обратно!
- Туда нельзя, - говорю я, - там все сгорело… Она замолкает и останавливается.
Если она меня узнает, то больше ничего не расскажет. Старшая Мать не должна говорить мальчику из племени о том, что случилось. Даже если он уже не мальчик…
Но она меня все так же не признает.
- А почему тебя тоже зовут Тимусом?
- Назвали! - говорю я.
Где-то неподалеку уже должна быть пещера. Главное, найти ее и согреться. Иначе мы оба заболеем, и я, и Старшая Мать. И тогда я не смогу сделать того, что мне велела Монка - пойти в город и узнать ответ.
А Старшая не сможет отомстить, ведь она должна хотеть отомстить - только кому?
Если в нее стрелял не Бонза, то это сделал Кирдык.
Хотя они оба - убийцы, был мир, а они его убили.
Солнце уже довольно высоко взошло над горизонтом. Я начинаю согреваться, хотя больше всего мне хочется что-то надеть на себя.
Чтобы Старшая не видела моей наготы.
Внезапно раздается громкий лай. Большой серый пес появляется между деревьев и прыжками несется на встречу.
Мы останавливаемся, собака подбегает к нам, обнюхивает вначале меня, а потом и Старшую Мать.
- Волк! - слышится голос. - Кто там, Волк?
Пес опять лает, а потом замолкает и стоит перед нами, будто показывая черту, которую нельзя переступать.
16.
Странная выдалась ночь. Хныщ долго не мог уснуть, а когда ему это удалось, то его начали мучить кошмары, хотя обычно он спал крепко, особенно если перед сном ему удавалось поиграть на саксофоне, вот только Волк терпеть не мог слушать эти визжащие звуки, а иные у Хныща не получались, как он ни старался.
Волк начинал возмущенно поскуливать, потом принимался громко выть, будто желая заглушить игру Хныща, а если тот не унимался, то пес, несколько раз рыкнув для острастки, старался прихватить его пастью, почему-то всегда за правую руку, ту самую, пальцами которой Хныщ упоенно и беспомощно давил на кнопки инструмента, отчетливо понимая: ни в одном приличном месте ему не дали бы заниматься этим даже пяти минут.
Только вот приличных мест уже лет двадцать как не было. А с годами Хныщ вообще начал сомневаться, что когда-то он знал иную жизнь. Разве что видел во снах, которые все чаще стали переносить его в то время, которое исчезло. Как правило, сны эти были приятными и ненавязчивыми, вот только не в эту ночь.
Хныщу снился город. Было лето, стояла жара. Солнце палило вовсю, но деревья не отбрасывали тени. И струи фонтана, мимо которого шел тот, второй, еще молодой Хныщ, были просто облачками пара, фонтан пшикал, выпускал пар, замолкал, опять пшикал, никакой воды и никакой прохлады!
Людей было много, только все они были какими-то плоскими, сплюснутыми, будто вырезанными из картона. А еще сильно пахло выгребной ямой.
Хныщ шел без всякой цели, просто брел по городу, слушая шум проезжающих машин, тоже плоских, и пытаясь убежать от этого запаха, ему даже подумалось, что это все фонтан, вроде бы так пахнут струи белесого пара. Внезапно запах исчез, как и машины, да и люди тоже вдруг испарились, будто их и не было, лишь один Хныщ в самом центре абсолютно пустого, оболваненного жарой города, в котором деревья больше не отбрасывают тени.
