— Алексей, подождите! — за спиной послышались торопливые шаги.
Лекс покорно остановился.
— Леша, вы же все равно сюда ходите! — сказал профессор, слегка задохнувшись. — Зачем тогда избегаете меня? Могли бы и заглянуть на глоток танина — не съем!
— Да нет, Артур Владиленович, — замялся Лекс, — просто всегда на бегу…
…Чай профессор заваривал в тонкой колбе медицинского стекла.
— Греете воду до ста тридцати, не больше, — с удовольствием объяснял Артур Владиленович свою особую систему, — а то может раньше времени рвануть. Для заваривания требуется заварка и общая тетрадь…
Осторожно поднял над широким горлом колбы, стоящей на газовой горелке, маленькую пачку дешевого чая, в другой руке заготовил толстый черный блокнот.
— Перегретой воде достаточно любой царапинки или пылинки, чтобы началось парообразование. Поэтому важна синхронность. Вот так!
Отработанным движением профессор одновременно опрокинул в колбу пакетик с заваркой и закрыл горловину тетрадкой, как крышкой. В колбе бухнуло, из-под корешка блокнота вырвалась струя пара.
— При таком интенсивном заваривании любые дрова вкус приобретают… Максима Викторовича забираете?
— Да, уже сегодня хаджат.
— Я, голубчик, давно вас собирался к себе заманить! Вроде, коллеги, а обмена информацией — ноль. Как-то антинаучно получается, не находите?
— Артур Владиленович, я же простой мастер, да и подписку никто не…
— Бросьте, Леша, финтить! Вот как на экзамене мне тогда взялись небылицы рассказывать, так и сейчас — не меняется человек! Вы что думаете, рецепт хаджата выспрашивать буду? Или принципиальную схему ваших стендов?
Лекс усмехнулся.
— Правильно понимаете — не буду! Что толку Леонардо от микросхемы? Но даже если наша микробиология находится на пещерном уровне, это не отменяет прогресса, не так ли?
Профессор, обхватив колбу свернутым полотенцем, разлил по-настоящему черный чай в щербатые кружки.
— Сахар?
Лекс кивнул. Профессор, не останавливая приготовлений — на стол из лабораторного шкафа перемещались сухарики, сахарница, алюминиевые ложки, две пластиковых рюмочки, мензурка с черепом и костями, — продолжал:
— Мне хотелось бы послушать ваши соображения о воздействии хаджата на мозг. Соображения — это же не закрытая информация, правда? А студент вы были толковый! Если б тогда я ваши сказки мог опровергнуть, ушли бы с «неудом». А так — выкрутились! Не растеряли мозги-то — в мастерах?
И посмотрел в глаза. Пристально, строго, но дружелюбно и озабоченно.
— Деградирую постепенно, — улыбнулся Лекс. — Но не очень быстро, пару мыслей связать могу. Только времени сейчас…
— Понимаю-понимаю! Я сейчас и не рассчитывал. Только удочку забрасываю. Ведь свою уникальную методику гипы не про нашу честь разрабатывали. Среди них самих — шесть разных биологических видов! И, думаю, хаджат совместим со всеми.
— Наверняка!
— И всего за четыре года они настраиваются на нашу ДНК. Уверенно, безошибочно — только ковровую дорожку размотать и чепчики в воздух! Превратили биологию в кибернетику, оцифровали нас, «посчитали», как теленка в сказке.
— Артур Владиленович, а что комплексовать? Гипы и в средствах транспорта, к примеру, большие мастера, так что ж нам теперь — велосипедов не делать?
Профессор пожал плечами и откупорил мензурку. Лекс отрицательно помотал головой.
— Да перестаньте, голубчик! По пятьдесят. Вы ж не за штурвалом? Ну и славно! А пытаться разобраться в том, как нас чинят в вашем Центре, мы не просто должны — обязаны! Собственно, у Еремеева на кафедре уже давно этим и занимаемся…
— Как так? — рюмка приятно легла в руку, забытый запах спирта щекотал ноздри.
— Изучаем ваших пациентов после выписки. Биохимию. Реакции организма. Ну, и мозговую деятельность, конечно, в первую очередь. Знаете, сколько материала? А их сны под хаджатом — вообще отдельная тема…
Лексу было интересно. Ностальгическое прикосновение к неизведанному. Наука. Допотопная, примитивная, но своя наука. Шаги в темноте. Ошибки, блуждания, озарения…
Беззвучно чокнулись.
Артур Владиленович задержал рюмку у рта.
— Пообещайте, Алексей, что выкроите время, а? Договорились? Ну, как там у вас говорится, в Центрах починки? Гип-гип!..
Спирт обжег гортань льдом, слезы затуманили взгляд. Лекс улыбался.
Патрульный челн дрейфовал над Новокосино на трехстах метрах. Низкие зимние тучи время от времени сочились снегом. Гигантская светящаяся паутина Москвы разгоняла ранние сумерки.
Пакс щелкал каналами встроенного в приборную доску телевизора. Мастер Зонц разглядывал город. Лекс и Дэйзи, затянутые в спецкостюмы, обвешанные блоками переносной лаборатории, размещались во втором ряду.
Вахта выдалась на удивление спокойная — всего один вылет на пожар в квартире. Высаживаться на двадцатый этаж, правда, пришлось прямо с борта, и Лекс успел посмотреть под ноги, перепрыгивая на подоконник с подножки челна. Наверное, когда красиво и страшно одновременно — это и есть романтика.
— Мастер Зонц, — спросила Дэйзи. — А если бы Россия тогда не дала вам площадку для аварийной посадки, где бы вы сели?
Гип развернул к ней голову на сто восемьдесят градусов. У существ, не обремененных жестким скелетом, есть свои явные преимущества.
— В Канаде, Гренландии, Сахаре… Да где угодно — в пустом квадрате сто на сто. Выбирать-то особенно не приходилось. Мы же падали. Вы первыми откликнулись, дали точные координаты, вот и всё.
— Мы вообще отзывчивые, — весело похвалился Пакс.
На работу в Центр он попал прямо из игрового зала, когда взял кубок мира по какой-то леталке. И с тех пор, как ему доверили челн, ничто более парня не интересовало. Даже Дэйзи отходила на второй план, стоило мастеру Паксу сесть за штурвал. Но в своем деле он действительно был лучшим, и Лекс иногда даже немного завидовал.
— И чинили бы каких-нибудь эскимосов или папуасов, — задумчиво протянула Дэйзи.
Зонц долго разглядывал ее немигающими фасетчатыми глазами, похожими на велосипедные катафоты.
— Больше всего в вашей цивилизации, — наконец сформулировал он, — меня удивляет готовность разделяться по какому-нибудь формальному признаку. Одно дело читать об этом в учебнике истории и совсем другое — видеть своими глазами, жить внутри такого общества… Это очень поучительно для меня, мастер Дэйз.
Гипы принципиально не группировались даже по расам. Среди коллег мастера Зонца были и птицы, и насекомые, и покрытые мехом звери, но все звали себя гипами, отрицая очевидную разницу в происхождении. В московском Центре преобладали губчатые гуманоиды, как Зонц. Сто шестьдесят гипов с разбившегося десять лет назад корабля распределились между двадцатью Центрами починки.
