На заливной луг наползал ранний, жидкий свет. Я вступил на брег и воздел руки к солнцу. Стоя там обнаженным, я приветствовал солнце как равного, как почтенного посланника, коего я допускал в свои владения. Обратив к его восходящему диску спину, я прогулялся по мелкой, холодной воде, любуясь сотнями золотых карпов, сошедшихся к моим ногам.
Последуемый солнцем, я покинул окрестности особняка и вошел в пустынный парк – конюх, ведущий большую, покорную рабочую лошадь к дневным трудам. Я бежал обнаженный сквозь деревья, делая вид, что хочу оставить солнце на верхушках мертвых вязов, но оно не обижалось и все так же, мерным шагом, следовало за мной. Впервые с момента своего прибытия я чувствовал себя свободно и уверенно, в полной готовности провести этот день с максимальной пользой.
Около церкви я задержался, желая перевести дыхание. Вспомнилась Мириам Сент-Клауд на коленях среди осколков цветного стекла, преувеличенное спокойствие, с которым она собирала свою головоломку. Оставив солнце отдохнуть на церковном шпиле, я вступил в ризницу, где древние кости крылатого человека словно шевелились в утреннем свете.
Обнаженный, я стоял пред алтарем, ощущая аромат, неуловимо витавший в воздухе. Я обонял тело Мириам, ее груди и губы, ее трепетные ладони, готовые оттолкнуть меня прочь. Мне вновь хотелось обнять ее, успокоить. Стоя в стеклянном круге, я взял в руку свой пенис. Я наново ощутил ее руки, массировавшие меня, когда я очнулся после аварии на мокрой траве…
Семя толкнулось в мою ладонь. Я смотрел на яркую жидкость и вспоминал речную воду, которую я подносил к свету, сгущенное мироздание жидкой пыли.
Покидая церковь, я бросил свое семя на дорожку, отходящую от двери ризницы. Пока я стоял там, созерцая через плавательный бассейн масштабные копии древних самолетов во дворе киностудии, у моих ног взметнулись, назло булыжникам, все те же зеленые стрелы с кроваво-молочными наконечниками. Я прошел через них и направился к городу с набрякшим пенисом в руке. Пробегая среди деревьев, я думал о Мириам. У теннисных кортов я снова эякулировал и расшвырял свое семя по клумбам.
Мгновение спустя степенные тюльпаны безнадежно потерялись в отважной тропической растительности, вспоровшей мягкую, влажную почву сотнями жадных ножей. У стальной ограждающей сетки страстно трепетали нежно-зеленые листья юного бамбука, ажурными кружевами развернулся на сучьях мертвого вяза испанский мох – коронационный наряд царственного трупа, непорочную белизну берез оплели лианы – страстные руки нетерпеливых любовников.
Опьяненный своей животворностью, я был беззаботен и щедр. Ощущение голода исчезло без следа. Я решил ошеломить этот дремучий город своим сексуальным могуществом, но иначе, не совокупляясь с его обитателями, уютно дремлющими на своих перинах. Моей покорной наложницей станет сам Шеппертон, я преображу его в парадиз, куда более экзотичный, чем все телевизионные сериалы, задающие ритм их жизням.
Приблизившись к плавательному бассейну, я оставил солнце своими заботами, пусть само пробирается через парк, и взошел на упругий трамплин. Я видел внизу покойную воду и кафельное дно, изукрашенное тритонами и веселыми, дружелюбными рыбами, среди которых не было утонувших самолетов. Воздух струился по моей кровоподтечной груди, принося из церкви благоухание Мириам Сент-Клауд.
При легчайшем прикосновении семя излилось в мою горсть. Я дозволил жемчужной нити упасть в воду. На зеркальной поверхности засверкали драгоценные медальоны, электрическая химия взрябила недвижную воду, словно проскользнул в глубине невидимый глазу пловец. Секунда-другая – и из этого кипения сгустились большие зеленые блюдца, каждое с белым цветком посередине. Пока я спускался по лестнице, поверхность бассейна стала сплошным ковром огромных лилий, площадкой для игр озерных херувимов.
Оставив плавательный бассейн, я направил свои стопы к центру Шеппертона. Исполинские руки баньяна вцепились пальцами корней в мостовую перед почтой и автозаправкой, словно пытаясь вскинуть весь Шеппертон к небу. Я прошел по пустой улице и умастил случившийся по пути фонарный столб своим семенем. Огромная лиана оплела обшарпанный бетон, крутой спиралью взвилась к фонарю и свесила мне на голову буйную поросль цветов.
Восхищенный случившимся, я расставил по краям дороги подсолнухи и орхидеи. Перед супермаркетом я засадил череду мусорных урн деревьями манго, их счастливые фрукты взрастали из мусорной ерунды сигаретных пачек и фаст-фудовой фольги. У автозаправки я эякулировал на топливные насосы и на эмалью сверкающие крыши выставленных на продажу автомобилей. Стремительные плети бахромой завесили хром радиаторов, взлетели по витринным стеклам, тесно сплелись с неоновыми вывесками, окружили водосточный желоб. На насосах распустились лилии, змеи шлангов украсились к приходу клиентов порослью кактусов и молочаев.
Шеппертон обретал праздничный дух, предуготавливал путь для триумфальной процессии. Я работал споро, торопясь преобразить город прежде, чем его спящие обитатели пробудятся к свету нового дня. Я посадил олеандровые рощи перед банком и магазином бытовой техники, просновал подвесные телефонные провода цветущими лианами – прелестнейшая вышивка раннеутренних разговоров. Плотные миниатюрные цветы повисли гирляндами декоративных лампочек. Взойдя на крышу многоэтажного гаража, я позволил своему семени стекать вниз. Разноцветной волной пронеслись по бетонным уступам каллы и кустики земляники, обращая пыльный лабиринт в радостное сверкание висячего сада.
Куда бы ни направил я свой путь в этом рассветном обходе города, везде я сеял свое семя, везде за моей спиной рвалась к небу новая жизнь. Поспешаемый солнцем, которое хоть и не сразу, но все же меня нагнало, я проносился пустынными улицами, языческий садовник, понудивший свет и воздух украсить новорожденный сад воистину райским убором. Всюду, куда ни бросишь взор, над живыми изгородями и чопорными газонами, лишь часом прежде безупречными, буйствовала тропическая растительность – финиковые пальмы и тамаринды превращали Шеппертон в подобие радостных джунглей.
Внесенные мной изменения должны уже были быть заметны с окружающих город полей и для водителей на шоссе. Вернувшись в начале седьмого к гаражу, я удовлетворенно убедился, что раскрасил Шеппертон в безудержной амазонской палитре.
В скромных садиках возвысились сотни кокосовых пальм, клочкастые зонтики их крон победно развивались превыше дымовых труб. На каждом перекрестке взросли, ломая мостовую, бамбуковые рощи. Над всем Шеппертоном, с крыш киностудии, супермаркета и автозаправочной станции, струила ввысь свой свет тропическая листва. Над спящим городом поднялось во весь свой рост солнце, тяжеловесный исполин, мой медлительный, но надежный помощник. Трескучим разноголосым хором оглашали сверкающий воздух тысячи птиц – какаду и ара, ослепительные райские птицы и австралийские медоеды.
