Анатолий Ириновский - Жребий

Глава 11

Шантаж

Ахриманов стал регулярно ходить на уроки. После посещения приглашал учителей к себе в кабинет для собеседования.

Свои же уроки по истории Ахриманов распределил на два дня в неделю, переломав для этого в ходе четверти общешкольное расписание. Некоторые учителя завозмущалисъ, засудачили. Но так только — меж собой. На том и смолкли. Огонь пришлось принять на себя завучу. Она сказала: "Не будьте дураками, не лезьте на рожон. Новая метла по-новому метет. Перепортите отношения — и больше ничего".

Знакомый принцип: я начальник — ты дурак, ты начальник- я дурак. Уникальный тип отношений между людьми. А каждое производство возглавляется каким-нибудь начальничком. Все, стоящие ниже его, — дураки. Даже если среди них есть маленькие начальники. Словом, ситуация начальников и дураков.

Так как новый шеф контролировал предметы гуманитарного цикла, он мог заявиться и на уроки к Нетудыхину. Тимофей Сергеевич поджидал его со дня на день. И тщательно готовился к каждому занятию. Вообще, он не понимал, зачем Сатане понадобилось ходить к другим учителям на уроки, если, как ему думалось, Ахриманов прибыл сюда с единственной целью — додавить его, Нетудыхина. Тем более что получить на исходе четверти верное представление о качестве проводимых учителем уроков весьма затруднительно. Разве только посмотреть результаты эачетных и контрольный работ учащийся. Не больше. Или это, возможно, делалось для камуфляжа. А на самом деле Сатана-Ахриманов таким образом проводил скурпулезный сбор информации о Тимофее Сергеевиче. Нет, не все этому барбосу, видимо, известно, не все.

Нетудыхин, в который уже раз, просчитывал варианты продолжения тяжбы и готовился к задуманной акции. Кроме того, еще раз, вернувшись к своим бумагам, он решил все же для пущей сохранности удалить из дома рукопись его Большой книги. Ведь, если эти куски изымут, что вполне может быть, восстановить их потом будет практически невозможно. Это не стихи, которые легко запоминаются, а проза, требующая феноменальной памяти. Такой памятью Нетудыхин не обладал.

Он запаковал рукопись в целлофановый пакет, принес в школу и, приподняв подиум у доски в своем классе, затолкал пакет шваброй подальше. Для надежности, укрепил подиум еще несколькими гвоздями. Вряд ли кому-то придет в голову мысль искать рукопись именно здесь, почти у всех на виду.

Заодно прихватил и сатанинскую тысячу. Чтобы она не искушала его дома. И спрятал ее в подсобке.

А Ахриманов по-прежнему не проявлял внешне к Нетудыхину никакого интереса. Это уже начинало Тимофея Сергеевича злить, невольно вселяя в него некоторую нервозность и растерянность. Измором, тварь, берет. Доводит до определенной психической кондиции. Чтобы он, Тимофей Сергеевич, так сказать, дозрел полностью.

И Нетудыхин решился свой замысел претворять энергичней, не ожидая подходящего момента.

В пятницу, после уроков, он спустился на первый этаж и заглянул в секретарскую: Маринки не было. На столе ее стояла пишущая машинка с заложенным листом бумаги. Это значило, что Маринка в школе, но на время куда-то вышла.

Дверь в кабинет директора оказалась приоткрытой. Там Ахриманов или нет? Сердце Нетудыхина усиленно стучало. Нужно решаться: сейчас или никогда!

Нетудыхин осторожно потянул дверь на себя и заглянул в кабинет. И был он шокирован совершенной неожиданностью: освещенный ярким весенним солнцем — день как раз выдался погожий, — Ахриманов сидел за директорским столом и сосредоточенно раскладывал перед собою карты.

— А, Тимофей Сергеевич! — сказал он, моментально заметив заглядывающего Нетудыхина. — Заходите, заходите, — Он произнес это так естественно и обрадованно, словно они были по крайней мере хорошими знакомыми и просто давно не виделись. Тимофей Сергеевич растерялся. — Прикрывайте дверь и заходите. Очень рад вашему приходу, очень рад, — говорил Ахриманов по-доброму, и даже как-то ласково глядя на Нетудыхина. Тимофею Сергеевичу ничего не оставалось делать как зайти в кабинет.

— А я вот тут сегодня отобрал картишки у одного сорванца — играют, понимаете, паршивцы, играют в карты между собой! — и решил пасьянчик пораскинуть. На вас, Тимофей Сергеевич, на вас, дражайший.

— С чего бы это? — спросил Нетудыхин неопределенно, усаживаясь на стул и еще точно не зная, как ему с Ахримановым следует разговаривать: как с Сатаной или как с директором?

— Как с чего? Я же должен знать, хотя бы приблизительно, что Он там для вас предуготавливает. И вот получается одна жестокость: большие неприятности, оказывается, вас ожидают. К сожалению, да.

Хлопнула в секретарской дверь. Кажется, вернулась Маринка.

— Я полагаю, — сказал сдержанно Нетудыхин, — нам уже давно надо бы поговорить. Но здесь есть уши, — и указал большим пальцем правой руки себе за спину. — Может, мы уединимся ко мне в класс? Уже никого в школе нет. Там и поговорим. Это безопасней.

Ахриманов задумался. Потом сказал:

— Может быть, может быть. Ну, идите сначала вы. А я сейчас закончу пасьянс и поднимусь.

— Постучите три раза, — сказал Нетудыхин, подчеркивая этим конфиденциальность их разговора.

— Договорились, — сказал Тихон Кузьмич, согласно кивнув головой.

Тимофей Сергеевич вышел из кабинета Ахриманова и стрелой взлетел на третий этаж. "Быстрей, быстрей! Надо включить магнитофон, чтобы он к приходу Ахриманова вошел в рабочий режим". В подсобке у Тимофея Сергеевича стоял на взводе магнитофон, заряженный пятисотметровой бобиной. Микрофон Нетудыхин вмонтировал в радиодинамик, повешенный над классной доской.

Тимофей Сергеевич заскочил в класс, закрыл на ключ дверь и, пройдя к себе в подсобку, включил магнитофон.

Минут через десять в дверь постучали. Нетудыхин нажал на клавишу "запись", закрыл подсобку на ключ и пошел отворять дверь.

Ахриманов, переступив порог, плотно прикрыл двери и стал осматривать помещение. Класс был как класс: парты, подиум у доски, рядом — учительский стол и стул. Стены кабинета увешаны портретами русских писателей. Это Сатану почему-то заинтересовало. Он принялся их осматривать.

— М-да-а, — сказал он некоторое время спустя. — Компашечка тут, у вас, подобралась — не соскучишься: один другого дерзее. Особенно вот этот, длинноносый, — указал он на Гоголя. — Он же вообще меня дураком считал… А этот кто, задумавшийся? — спросил он, останавливаясь у очередного портрета.

— Достоевский, — сказал Нетудыхин.

— Этот — Достоевский?! Никогда бы не узнал. Что-то он здесь на себя не похож. В жизни он казался мне самым обыкновенным мужичком. Тоже все то отчаянно сомневался, то вдруг начинал неистово верить.