– Нет, Саш, уж прости на этот раз. Себя вот принес, и то слава Аллаху.
– Что, Ахмет, плохая ходка?
– Да нет, нормально все. Устал вот только что-то.
– Старость не радость? Так говорил? – Заразительно улыбаясь, Осетин вернул Ахмету подколку. – Меня не переживешь! Мы, горцы, дольше татар живем! У тебя вон – смотри сколько в бороде седины, а у меня… Блин, вообще-то, тоже есть немного… Все равно меньше! Ладно, заболтал я гостя, а гость голодный! Кушать будешь, Ахмет?
– Буду, конечно. Картошечка твоя с мясом-грибами имеется?
– Конечно. Сковородку осилишь? Или тарелку сделать?
– Да сковородку, пожалуй.
– Выпить хочешь?
– С тобой разве…
– Ух ты хитрый татарский морда! Знает, что если с духанщиком, то в счет не ставят! И зачем я тебе этот обычай сказал! Теперь по миру пойду…
– Давай, давай, готовь иди, плачешь тут…
…Нет, до чего умеет настроение поднять. Пять минут поговоришь – и легко целый день. Надо ему те ножи принести…
Осетин ушел готовить, оставив за стойкой мальчишку-помогальника. Ахмет забил трубку, накрылся ароматным облаком. …Хорошо… Подбежал мальчишка, вытряхнул из массивной пепельницы остатки самокруток, протер стол.
– Здрасте, дядя Ахмет. Щас я вам чайку принесу, пока Сан Иналыч готовит.
– Привет, Сережик. Как у вас тут, хорошо все? Эти, торговцы-то, поди, чаевыми завалили тебя?
– Которые позавчера-то пришли? Да, у них дождешься… Целый день вчера пробегал вверх-вниз, дак один старший ихний пятерку сраную кинул вечером, и то только когда весь уже изнамекался…
– А много таскал наверх, сколько старших-то?
– Да чуть не сдох, пока носил. Девять в номерах, да носильщиков почти тридцать. Ну, эти в сарае ели, им пацаны носили, я выдавал только. А наверх я носил. Старшой у них старый такой, ну как вы… ой, прости, дядя Ахмет… И с ним еще трое. И бойцов еще пятеро, отдельно живут. Не такие уж и здоровые, до нашего хозяина им далеко.
– Да уж, Кирюху Базарного трудно переплюнуть. Купили у них чего?
– Дом – не знаю, а Сан Иналыч сахар взял.
Сережик был явно не прочь поболтать еще, но за спиной хорошего человека совсем уж далеко углубляться в его дела Ахмет счел излишним.
– Иди, иди, работай давай. Видишь, народ подходит? Чай обещал мне, забыл?
В кафушке на самом деле народу прибывало. Практически вся большая половина была занята, столов уже не оставалось – только места. На малой же, предназначенной для старших Дома базарных и чужих хозяев Домов, Ахмет все еще сидел один. Сидеть было комфортно, полумрак малой половины контрастировал со сравнительно ярко освещенным зальцем большой, получалось совсем как в театре. Мальчишка, наконец, принес чай, расставил по столу чайники, кружку, блюдце с сушеными яблоками.
– Сережик, ты не через Хасли добирался? – для порядка принялся ворчать Ахмет. – Уже моя порция, поди, готова, а ты только чай тащищь.
Ахмету в те первые годы даже во сне не могло присниться, что когда-нибудь он дождется избавления от непрерывной угрозы со всех сторон. Мужа и жену Ахметзяновых спасла, в сущности, слепая случайность – Ахмет быстро спохватился и инстинктивно принялся мародерствовать, верно прогнозируя будущий обменный курс большинства ресурсов. В процессе мародерства ему нередко улыбалась удача, и он ни разу не перешел дорогу более сильному, вернее, ни разу не попался. …А таких было много, как я между ними просочился – непонятно… – удивлялся Ахметзянов, вспоминая иногда те времена. – Ведь какие волки тогда по Тридцатке шнырили – вспомнить страшно. И где они теперь? В виде говна собачьего по всей округе валяются, а я вот он, сижу. Да, правильно говорилось: не будь сильным, напорешься на сильнейшего. Впрочем, сначала, когда народ еще не очухался, была такая халява… Кругом лежало столько добра, и, из этого времени глядя, просто диву даешься – как люди умудрялись так обильно дохнуть в первые зимы.
Простой вопрос: как сделать так, что ни у кого никогда и мысли не возникло, что у тебя можно что-то отнять? Ответ прост – напугать до усеру, как еще. А как это сделать? Тоже не секрет. Надо на копеечный вызов ответить так, чтоб судьба вопрошающего долго вызывала нервный озноб у желающих вопрос повторить. Еще не умея все это сформулировать, Ахмет прекрасно чувствовал эти простые вещи, и у него хватало ума реагировать соответственно. Так он и поступил ранним февральским утром, когда озверевшие еще не от голода, скорее, от страха перед надвигающимся голодом жители соседних домов решили добраться до его припасов. Он почуял недоброе загодя: с вечера нехорошо горели уши и лицо, все валилось из рук, мысли то неслись, то спотыкались и подолгу застревали на какой-нибудь идиотской фразе – короче, Ахмет плотно присел на измену. Не находя себе места от тревоги, он всю ночь слонялся по комнатам, курил, прислушиваясь к вою ветра, топил печку – всячески пытался отвлечься, – но все было бесполезно, беспокой не отступал, становясь все менее смутным. К четвертому часу ждал гостей уже с минуты на минуту: классическое время, собачья вахта. Зарядил «ижака» четырьмя нолями, ввинтил запалы в две эргэошки. Однако ничего не произошло, даже появился соблазн списать предчувствие на ложняк. Наконец, вымотавшись идиотским ожиданием хрен знает чего и докурившись до смрадного перегара, как-то незаметно уснул в кухонном кресле.
Проснулся от запаха рыбных консервов – баба уже готовила завтрак, в приоткрытой форточке виднелось светлосерое небо. Позавтракали, неуверенно посмеялись над внезапным приступом паранойи. Оставив бабу убирать со стола, Ахмет двинулся в свою комнату – не дело оставлять на виду гранаты с вкрученными запалами, да и вьюшку пора закрывать. Проходя мимо открытой двери в маленькую комнату, услышал, как по решетке прыгают синички. …Эх, ребята, нечего мне вам дать. Раньше б сала на нитке вам повесил… Э! Ну-ка стоп. Че-то синички какие-то несиничковые звуки издают… Подкрался к щиту, потихоньку оторвал с гвоздиков одеяло, расщеперил стекловату, освобождая щель между досками. Точно! В щели – практически в упор – заиндевевшая рожа какого-то козла в красном шарфе, привязывающего толстую капроновую веревку к пруту решетки. Не получается – пальцы замерзли, не гнутся. Рядом маячат четыре головы в разномастных шапках, чуть поодаль – еще несколько. Вместе со струйкой холода проникли звуки – особо не разобрать, но понятно: такие звуки характерны для группы долго стоящих на морозе людей. …Значит, у подъезда – еще больше. Не зря, значит. Думалось спокойно, но откуда-то из глубины души поднималась такая бешеная злоба, что Ахмет прокусил себе губу. Гаркнул бабе бежать вниз, вышло тихо, но, видимо, внятно – та сразу побледнела и исчезла. В руках оказались обе эргэошки, пальцы сами отгибали усики. Открыл на ширину ладони форточку в кухне, окликнул – внизу замерли сразу, не шепчутся, не перетоптываются. …Вряд ли, конечно, поможет, но дам возможность уйти добром. Для очистки, типа, совести… Громко спросил в форточку, нарочито спокойным тоном:
