— Вы часто спите днем?
Десять красных ногтей двинулись через стол, когда она потянулась.
— …Устала, — она улыбнулась, скрывая зевок. — Половина штата в отпуске или болеет, и я всю неделю перенапрягала мозги. Чуть не ползком уходила с работы. Но сейчас все в порядке, я отдохнула. — Она взяла чашку обеими руками и сделала большой глоток.
— Угу, — сказал Рендер, — хорошо. Я немножко беспокоился о вас и рад видеть, что причин для этого нет.
Она рассмеялась.
— Беспокоились? Вы же читали записи доктора Рискомба о моем обследовании и об испытании в «яйце», как же вы можете думать, что обо мне нужно беспокоиться? Ха! У меня операционно-полезный невроз, имеющий отношение к моей адекватности как человеческого существа. Он фокусирует мою энергию, координирует мои усилия к достижению. Это повышает чувство личности…
— У вас дьявольская память, — заметил Рендер. — Почти стенографический отчет.
— Конечно.
— Зигмунд сегодня тоже беспокоился о вас.
— Зиг? Как это?
Пес смущенно шевельнулся, открыл один глаз.
— Да, — проворчал он, глядя на Рендера. — Он был нужен, привезти домой.
— Значит, ты снова водил машину?
— Да.
— После того, как я тебе запретила?
— Да.
— Зачем?
— Я ис-пугался. Ты не отвечала, когда я говорил.
— Я в самом деле устала. А если ты еще раз возьмешь машину, то я буду закрывать дверь так, чтобы ты не мог входить и выходить по своему желанию.
— Прости…
— Со мной все в порядке.
— Я вижу.
— Никогда больше не делай этого.
— Прости.
Глаз собаки не покидал Рендера; он был как зажигательное стекло. Рендер отвел взгляд.
— Не будьте жестоки к бедняге, — сказал он. — В конце концов, он думал, что вы больны, и поехал за врачом. А если бы он оказался прав? Вам бы следовало благодарить его, а не ругать.
Успокоенный Зигмунд закрыл глаз.
— Ему надо выговаривать, когда он поступает неправильно, — закончила Эйлин.
— Я полагаю, — сказал Рендер, отпив кофе, — что ничего плохого из-за этого не случилось. Раз уж я здесь, поговорим о деле. Я кое-что пишу и хотел бы узнать ваше мнение.
— Великолепно. Пожертвуете мне сноску?
— Даже две или три. По-вашему мнению, общая основа мотиваций, ведущих к самоубийству, различна в разных культурах?
— По моему хорошо обдуманному мнению — нет. Разочарования могут привести к депрессии или злобе; если же они достаточно сильны, то могут вести и к самоуничтожению. Вы спрашиваете насчет мотиваций: я думаю, что они остаются в основном теми же самыми. Я считаю, что это внекультурный, вневременной аспект человеческого состояния. Не думаю, что он может изменится без изменения основ природы человека.
— Ладно. Над этим подумаем. Теперь, как насчет побудительного элемента? Возьмем человека спокойного, со слабо меняющимся окружением. Если его поместить в сверхзащищенную жизненную ситуацию — как вы думаете, будет она подавлять его или побуждать к ярости в большей степени, чем если бы он не был в таком охраняющем окружении?
— Хм… В каком-то другом случае я бы сказала, что это зависит от человека. Но я вижу, к чему вы ведете: многие расположены выскакивать из окон без колебаний — окно даже само откроется для вас, потому что вы его об этом попросите, — и это можно понять как недовольство скучающих масс. Но мне не нравится такая точка зрения. Я надеюсь, что она ошибочная.
— Я тоже надеюсь, но я думаю также о символических самоубийствах — функциональные расстройства, которые случаются по самым неубедительным причинам.
— Ага! Это ваша лекция в прошлом месяце: аутопсихомимикрия. Хорошо сказано, но я не могу согласиться.
— Теперь и я тоже. Я переписал всю главу "Танатос в стране небесных кукушек", как я ее назвал. На самом деле, инстинкт смерти где-то на самой поверхности.
— Если я вам дам скальпель и труп, можете вы вырезать инстинкт смерти и дать мне ощупать его?
— Нет, — сказал он с усмешкой в голосе, — в трупе все это уже израсходовано. Но найдите мне добровольца, и он своим добровольным согласием докажет мои слова.
— Ваша логика неуязвима, — улыбнулась Эйлин. — Выпьем еще кофе, ладно?
Рендер пошел в кухню, сполоснул чашки и налил кофе, выпил стакан воды и вернулся в комнату. Эйлин не шевельнулась, Зигмунд тоже.
— Что вы делаете, когда не работаете Творцом? — спросила она.
— То же, что и большинство: ем, пью, сплю, разговариваю, посещаю друзей и недругов, езжу по разным местам, читаю…
— Вы склонны прощать?
— Иногда. А что?
— Тогда простите меня. Сегодня у меня была ссора с женщиной по фамилии ДеВилл.
— Из-за чего?
— Она обвинила меня в таких вещах, что лучше бы моей матери и не родить меня. Вы собираетесь жениться на ней?
— Нет. Брак — это вроде алхимии. Когда-то он служил важной цели, но теперь — едва ли.
— Хорошо.
— А что вы ей сказали?
— Я дала ей карту направления, где был записан результат обследования: "Диагноз: сука. Предписание: лечение успокаивающими средствами и плотный кляп".
— О, — сказал Рендер с явным интересом.
— Она разорвала карту и бросила мне в лицо.
— Интересно, зачем это все?
Она пожала плечами, улыбнулась.
— "Отцы и старцы, — вздохнул Рендер, — я размышляю, что есть ад?"
— "Я считаю, что это страдание от неспособности любить", — закончила Эйлин. — Ведь Достоевский прав?
— Сомневаюсь. Я бы назначил ему групповую терапию. Это был бы реальный ад для него — со всеми этими людьми, действующими, как его персонажи, и радующимися этому.
Рендер поставил чашку и отодвинулся от стола.
— Полагаю, что вы теперь должны идти?
— Должен, в самом деле.
— Позвольте поинтересоваться: вы пойдете пешком?
— Нет.
Она встала.
— Ладно. Сейчас надену пальто.
— Я могу доехать один и отправить машину обратно.
— Нет! Меня пугает идея пустых машин, катающихся по городу. Это будет угнетать меня недели две. Кроме того, вы обещали мне кафедральный собор.
— Вы хотите сегодня?
— Если смогу уговорить вас.
Рендер встал, размышляя. Зигмунд поднялся тоже и встал рядом с Рендером, глядя вверх, в его глаза. Он несколько раз открывал и закрывал пасть, но не выдал ни звука. Затем он повернулся и вышел из комнаты.
— Нет! — голос Эйлин вернул его назад. — Ты останешься здесь до моего возвращения.
Рендер надел пальто и запихнул свой чемоданчик в просторный карман.
Когда они шли по коридору к лифту, Рендеру показалось, что он услышал слабый, далекий вой.