Кал сдавать разрешали только в специальном каменном грибе с дыркой, в которую того и гляди провалишься, и надо было, о, ужас! терпеть изо всех сил, пока найдёшь этот гриб. И случалось, что с непривычки Бяка несколько раз гадил прямо в штаны. А однажды выпустил он из живота лишний газ на улице, так эти буржуины носы позажимали да как завозмущались, а один кликнул мордоворота с дубинкой и этот мордоворот давай на него орать. А когда Бяка призвал Кузьмича в свидетели, что он всего лишь пукнул и в своё оправдание показал, как он это сделал, так этот мордоворот так пукнул ему в ответ из какой-то жестянки, да таким едким пердюхом, что у несчастного от слёз повылазили глаза и, что самое паскудное, приключился самопроизвольный сброс Кала, после чего его тут же схватили, отвели в белый гриб и, несмотря на мольбы и яростное возмущение, привязали к койке и принялись лечить!
— Как это? Что это? — трясущимися от страха губами спросил Культя.
— Берут такую тонкую длинную бутылочку с ядом внутри и с иголкой, и под кожу тебе, и под кожу. — Мужичок зажмурился от пережитого ужаса.
— А с едой тут как. С едой?
— Еды тут, вообще-то говоря, навалом, но, если зайдёшь куда и начнёшь свои способности демонстрировать, то смотрят, как на идиота, и несут еду совершенно никудышную, паршивую, да ещё завёрнутую в прозрачную тряпочку, чтобы все видели, какие они тут щедрые. А начнёшь эту ихнюю еду кушать, она и в горло не лезет, и к зубам прилипает, — гадость настоящая, ни тебе копчёных крыс, ни розовощёких опарышей — всё какое-то пресное, неаппетитное, размазянистое, такое, что сразу вспоминается поговорка: «Кал Коммуниста вкусней еды капиталиста»…
— Да-да, — приободрили товарища беглецы.
— И другое тут подозрительно. По улицам гуляют одни буржуи, хотя и замаскированные под бедняков своей дурацкой одеждой, а вот где рабочие — непонятно. Наверное, цепями прикованы к трудовым местам — надо же как-то кормить такую ораву бездельников…
— Факт!
— И ещё один жуткий ужас — эти огромные железные чудовища, в которых всякие тутошние дармоеды катаются. Как таких страшилищ выращивают непонятно, только бегают они с огромной скоростью, прямо, как наши тараканы, а уж рявкают так, что сердце обмирает, и, каждому понятно, что в таком случае может случиться, спаси и сохрани, Кузьмич, от такого позора. В общем, не жизнь здесь, а сплошные испытания. Хотя еды и много, этого не отнимешь, но такая дрянь, такая противная, что они её и сами есть не могут — постоянно выбрасывают. Любой бак на улице открой — там еда, но ни картошек вам, ни тыквочек. Несъедобная она совершенно, а если даже и начнёшь её есть, уж так смотрят, как будто не верят, что ты им Кал сдашь…
— Да хоть бы какой поесть, лишь бы не заболеть, — вздохнул Культя.
Бяка сочувственно покивал и стал продолжать рассказ:
— Я, обычно, если возле какого гриба поем этой дряни из бака, так чтобы всё чин-чинарём было, тут же сдаю Кал в горшок. Стоят они там такие — прозрачные, рядом с каждой дверью. Специальные. Очень удобные. Сразу видно, что ты не просто сидишь, дурака валяешь, а делом занят. В горшки эти вода налита и трава всякая засунута. И обычная, на нашу похожая и с разноцветными мягкими пампушками. Водичкой можно помыться, пампушками — подтереться. Правильно всё в этом отношении устроено, почти как у нас. Я траву эту, понятное дело — вынимаю, морду водичкой споласкиваю и сажусь на него, как положено. Всё по-человечески всегда делал, а они как-то раз увидели, да как разорались, и про какое-то свинство, и про какие-то хрустальные вазы, и про какие-то цветы. Я убежать пытался. Но куда там… Поймали, да как чем-то прожгли. В общем, парализовали. Вот, какова тут жизнь у простого товарища человека…
Сява потрогал макушку с привставшими волосами и тупо, но назидательно, оглядел товарищей. Все пребывали в шоке. Бяка, несколько разомлевший от пристального внимания к своему повествованию, почти перестал кырхать и дёргаться.
— Пиво, правда, здесь ничевское. Но пить его простым смертным почти что запрещено — наказывают. Я как-то выпросил, выпил, иду как человек по улице, песни пою хорошие, бабам подмигиваю. Предложил одной полюбиться во славу Кузьмича, даже пару фантиков посулил, так она как взвилась!.. Врезала мне сумкой по роже, я, естественно, ей в ответ, и опять меня вырубили, парализовали и в застенок. Очнулся — чуть опять не помер, кругом всё белое, а в руку игла всажена, прямо под кожу, и какой-то яд туда капает. Вырвал я иголку и побежал. Уж так бежал, так бежал, всё на пути сметал, но… не убежал. Изловили, скрутили, иголку в жопу, трр, прр. Пришёл в себя — фантиков нет, грр, трр. Отобрали… А потом собралась целая куча людей: и белых, и голубых, и чёрных. Окружили меня, и давай уговаривать да советовать в Коммунизию вернуться. И вот — к вам привели.
Скрипнула дверь. В комнату вошёл человек, весь такой нарочито приветливый, разодетый в чёрную гладкую одежду и с петлёй на шее.
— Идите за мной, — сказал человек. — Доставлю вас к самой границе.
— Ишь, ты! — поразился и обрадовался Сява. — Испугались нашего Слова Правды.
На улице перед дверью стояло железное чудовище.
— Залезайте! — скомандовал чёрный.
Беглецы испуганно попятились.
— В таракане не поеду, — запаниковал Культя.
— А если он нас сожрёт? Схавает? — завякал Сява. — Или вам так и надобно? Мы в него залезем и… кранты? Нет уж. Помилуйте.
— Если пойдёте пешком, требуется пройти дезинфекцию.
— Что такое?
Человек задумался.
— Водичкой вас обрызгают. Как дождиком.
— Зачем?
— Вши у вас, блохи. На собак наших перекинутся — проблемы будут.
— Ладно. Вшей уничтожить — это даже неплохо. Давай свою дезинспекцию!
— Эгей, — заговорил Сява после душа. — Разве так вшей уничтожают? Смешно. Даже потешно. Уж я-то знаю, как вшей надо убивать. Знаю настоящие способы, испытанные… Можно, например, намазать голову глиной, подождать, пока засохнет, а потом отбить эту глину палкой. Вместе с волосами, конечно, но и со вшами. Больно, зато надёжно… Можно развести на моче крысиные какашки и вмазать в череп. Тоже хороший способ… Можно сбрить волосы осколочком стекла и перебить вшей на черепе камушком… Можно… Много чего ещё можно, много есть верных способов, но дехсинспекция — не способ. Эта водичка, видимо, на ихних насекомых рассчитана, на вечно голодных. Полудохлых. В этом обществе чистогана, надо понимать, и вше не разгуляться. Не то, что у нас. Верно?
Все важно покивали в знак согласия.
— Вам туда, — человек в черном указал рукой на север.
— Сами знаем.
