На следующий день, когда я полез в сейф за данными валютного баланса, чтобы точно, в цифрах, рассчитать возможную экономию от развития внутреннего производства кожевенного сырья взамен импорта, глаза зацепились за какую-то неправильность. Так, все папки на месте и сложены в том самом порядке, как я их и оставил. Что же не так? А, вот оно – коробочка с моим личным штампом начальника отдела придвинута очень близко к папкам, в то время как у меня она располагалась довольно свободно. Да, так и есть – у меня все папки сдвигались к правой стенке сейфа, чтобы оставить свободное место, куда легко можно просунуть руку и подцепить эти папки. На этом свободном месте и стояла коробочка. Теперь же папки сложены ровно по центру, чего мною никогда не делалось, – и поэтому коробочка со штампом оказалась стиснута между стопкой папок и левой стенкой сейфа.
Конечно, дубликаты ключей от сейфов есть у начальника секретного отдела. Но что такого могло так срочно понадобиться в моем сейфе, и к тому же без моего ведома? Уж больно все это похоже на негласный обыск. Спохватившись, еще раз проверяю сейф – не появилось ли там чего-нибудь лишнего? Но нет, там только набор известных мне служебных документов…
Так за делами незаметно подошло время пролетарского праздника – годовщины Октябрьской революции, празднуемой теперь по новому стилю 7 ноября (а не 25 октября по старому календарю). В эту среду на страницах «Правды» я увидал большую статью Григория Зиновьева, где были смешаны в странный винегрет признания серьезных проблем в партии, обещания восстановить партийную демократию и нападки на неназываемых политических оппонентов, за которыми легко угадывались авторы «письма 46-ти». Статья призывала к обсуждению поднятых проблем. Итак, как и было в моем времени, Политбюро не решилось бесконечно держать клапан зажатым и придумало выпустить пар. Партийная дискуссия была открыта.
Страницы партийной печати сразу превратились в поле полемики. Жаркие споры разгорались на собраниях партячеек. РКСМ тоже не остался в стороне. Однако среди всех этих громких голосов не было слышно голоса Троцкого. Заболел и слег, как это было в известной мне истории? Колеблется? Такой вариант тоже был одной из версий его поведения в дискуссии, известной мне из исторической литературы.
Мне тогда ничего не было известно о мотивах поведения Троцкого. Лишь впоследствии я узнал, что к его колебаниям добавилась слабая тень иррационального страха, едва уловимо маячившая где-то на самой периферии сознания. Ее причина была проста: загадочный В. В. Осецкий оказался кругом прав в ситуации с германским восстанием. И когда Троцкий собрался в самом конце октября выбраться на охоту в Подмосковье, он припомнил предостережение Осецкого и неожиданно для самого себя растерялся. После внутренних колебаний он все же, отругав самого себя за суеверия, выехал на охоту… И предупреждение Виктора Валентиновича насчет болезни оказалось провидческим.
От всего этого уже веяло какой-то мистикой. Загадка Осецкого как гвоздь засела в его мозгу, и он, не привыкший поддаваться сомнениям и колебаниям (хотя и нередко испытывавший их), встал на путь разрешения этой загадки самым радикальным способом – вызвать этого человека-загадку на прямой разговор. Кроме того, он припоминал свой первый разговор с ним. Может быть, этот неприметный внешторговец на самом деле также знает что-то о тайных пружинах и об исходе развернувшейся дискуссии?
Точно в середине ноября – на календаре было 15 число, четверг – секретарь привычно подозвал меня к телефону.
– Виктор Валентинович? – осведомился голос в трубке.
– У телефона.
– Добрый день! Вас беспокоят из Секретариата РВС СССР.
– Добрый день.
«Ну вот, опять этот неизвестно кто «из Секретариата». Чего уж в прятки играть?» – немного раздраженно реагирую в душе на это безличное представление.
– С вами завтра хотел бы встретиться Главный начальник снабжения РККА Юзеф Станиславович Уншлихт по известному вам вопросу о Спотэкзаке. Пропуск вам заказан, номер комнаты там указан. Шестнадцать тридцать вас устроит?
Смотрю на календарь. Совещаний на это время никаких не назначено, приемные часы у меня раньше, заседания коллегии тоже не планируется.
– Хорошо, буду завтра в шестнадцать тридцать.
– Благодарю вас, до свидания.
– До свидания. – На этот раз собеседник дает мне время проявить вежливость и попрощаться в ответ. Чувствуется в его манере говорить некий налет старорежимного воспитания.
Чего же хочет от меня Юзеф Станиславович? Неужели мои бумажки о консультантах для Спотэкзака с легкой руки Троцкого начали в Центральном управлении снабжения собственное бюрократическое движение и только что назначенный Главный начальник снабжения РККА, натолкнувшись на них, решил переговорить с их инициатором из НКВТ? Бюрократические хитросплетения – штука такая, подчас и не знаешь, что и когда вылезет тебе боком. Тем более что Уншлихт – не человек Троцкого и был недавно назначен в РВС как раз в пику последнему. Кроме того, Уншлихт – член коллегии ВЧК, а с таким надо держать ухо востро.
Назавтра, ближе к назначенному времени, появляюсь в уже знакомом мне бюро пропусков в здании РВС СССР на Знаменке. Но едва я успел получить из окошка причитающуюся мне бумажку, как меня тронули за плечо. Оборачиваюсь и вижу перед собой смутно знакомого высокого щеголеватого молодого человека в военной форме. Нашивка на рукаве, идущая от обшлага вверх, напоминая формой клинок с расширяющимся острием, бирюзового цвета, с красной окантовкой, с большой красной звездой наверху и двумя красными шпалами под ней. Увы, в этих знаках различия я не разбираюсь. Что значили две шпалы в тридцатые годы, я помню, а сейчас, кажется, нет персональных воинских званий, и эта нашивка обозначает должностное положение. Но вот какое?
– Виктор Валентинович? Здравствуйте. Я вас провожу. – С этими словами молодой человек наклоняется к окошку бюро пропусков и властным, непререкаемым тоном произносит: – Передайте мне корешок выданного пропуска и заявку на его оформление.
В бюро пропусков, видимо, не горят желанием нарушать заведенный порядок и в ответ слышно какое-то едва различимое, но явно неодобрительное бурчание. Щеголеватый заметно повышает голос:
– Я что, два раза должен приказывать?
Через несколько секунд он получает требуемое и, вновь излучая доброжелательность, жестом приглашает меня пройти вперед. Мы движемся по лестницам и коридорам подозрительно знакомым маршрутом, при этом на каждом посту свое удостоверение предъявляет щеголеватый, а с меня не спрашивают ничего. Да, так и есть – мы пришли к кабинету Троцкого!
