— Смотрите, Карстон, ведь это же дорога, воздушная дорога! — указывая на громадную светящуюся стрелу за городом, сказал Губер. — А это — вехи воздушной дороги! — указал он на ряд огромных, светящихся прямоугольников, цепью уходивших вдаль, на юго-восток с промежутками в 3–4 километра один от другого.
— Да, здесь буквы, на стреле и на прямоугольниках! — всматриваясь, проговорил Карстон.
Огромные черные буквы «G — SL» довольно отчетливо рисовались на раскаленно-белом фоне прямоугольника под нами.
— Гениополь — С.-Луи! — сорвалась у меня с губ мелькнувшая догадка. — Это название конечных пунктов в этой воздушной линии.
— Да, несомненно, так оно и есть! — после секундного раздумья произнес Карстон. — Ну, что ж, тем лучше: в наших руках есть путеводная нить. Воспользуемся же ею! Через полтора часа мы должны быть в Гениополе. Как видно, он существует и существовал не только в больном мозгу умирающих.
Глава IX
К «Стальному замку»
Повинуясь воле своего капитана, «Мститель» летел, как гонимый бурей. Вперед, вперед, в «Страну Молчания», к самому сердцу ее! Внизу, глубоко под нами проносились бесконечные огни поселений, массивы лесов, извиваясь блестели реки, тысячами огней рвали мрак громадины фабрик, заводов и домен, бросавших ввысь безбрежные клубы пламени и дыма… Глухой отзвук рокотавших машин стальным, едва слышным лязгом врывался в каюту. Казалось, что там далеко, внизу, под покровом ночи свершается какой-то таинственно-жуткий ритуал и приносятся пылающие жертвы неведомым богам…
Все это казалось нам, ворвавшимся в этот мир и загадочно носившимся над ним, полным острой, стерегущей вражды. Было что-то демонически хищное в дымившихся заводских огнях внизу; глядя на них, мне казалось, что это раскрылась сама земля и, выйдя из своих подземелий, миллионы гномов, таясь от всего мира, творят какое-то страшное, никому не ведомое дело, а в гуле и лязге машин мне чудилась невысказанная тайна, которую эти машины силятся передать людям…
Полтора часа пронеслись незаметно. Впереди быстро и неожиданно вспыхнула белая заря. Она разгоралась стремительно, как пожар в первобытном лесу, с каждой секундой, с каждым мгновеньем… Легкий крик восторга вырвался у меня…
Полнеба впереди объято было пожаром… Огни! Целый океан огней, блиставших и искрившихся, несся навстречу нам. Все ближе и ближе… Колоссальным ковром, затканным бесконечностью огней, под нами разворачивался волшебный, недоступный никакой фантазии город-гигант, созданный, казалось, из света и хрусталя. «Мститель» замедлил ход и, едва ощутимо толкнувшись, замер в воздухе. Мы были у цели…
То, что я увидел, я не забуду никогда, да и мои спутники, я думаю, тоже. Как зачарованные, застыли мы у окон «Мстителя» и в эти минуты я на миг позабыл все: нашу цель, наших друзей и врагов внизу, забыл, где я, и лишь в каком-то экстазе созерцал царственный город под нами. В эти мгновенья я молился человеческому гению.
Глубоко под нами, в бездне двух тысяч метров, сплошной сверкающей равниной огней горел и переливался Гениополь. Необъятной шири и размаха, он раскинулся на сотни квадратных километров. Стройные, будто хрустальные башни титанических зданий уходили ввысь, бросая вызов небесам… Нестерпимый блеск мириадов огней ослеплял и цепенил… Огни, всюду огни, и среди них, вправленный в эту сверкающую диадему, ровным, немигающим светом, под титаническими стеклянными сводами и перекрытиями пылал эллипс «Стального Замка»…
Этот город-гигант, эти рвавшиеся к небу башни циклопических зданий, это безбрежное море огней и эллипс «Стального Замка» среди них, — все это было для нас воплощением стихийно-свободной человеческой мысли, символом раскрепощенного, созидающего гения. Но мы забыли одно: этот город был столицей Капитала, его последней блистающей вспышкой. Сверхчеловечески мощную творческую идею человека он сочетал с самым безудержным гнетом. Символ и творение могучего, всепобеждающего труда, он был олицетворением рабства и дикого насилия.
Что-то щелкнуло над самым ухом у меня. Я обернулся. Держа в руках фото-камеру, Губер запечатлевал на пластинке величайший в мире клубок пороков…
— Будем не только зрителями, но и слушателями! — произнес Карстон и, обернувшись, повернул рукоятку в ящике у стены. Тотчас же смутно-далеким, тысячеголосым гулом в каюту ворвался целый вихрь звуков — шум волновавшегося, бессонного города под нами… Чутким, напряженным слухом мы жадно ловили волнующие, живые струны среди клокочущего гула, похожего на рокот прибойных волн.
— Поют, слышите! — вдруг прошептал Берницкий, напряженно прислушиваясь.
Вырвавшись из хаоса тысячи переплетшихся звуков, снизу донесся стройный многотысячный напев. Устремляясь в простор, звенящим каскадом лились мятежные звуки «Интернационала». Слов нельзя было разобрать, но уверенной призывной вязью чуть слышно долетел знакомый мотив. Нахлынувший сонм звуков на миг захлестнул песню, тотчас схлынул, и она зазвучала вновь.
— Что это? Революция? — каким-то изменившимся голосом говорил Берницкий и, казалось, завеса упала с наших глаз. Уже не было ничего враждебного в мириадах огней внизу…
«Мститель» медленно опускался… Тихо-тихо мы скользили навстречу дворцам и башням Гениополя. Все ниже и ниже… Уже целым потоком врывались звуки, и среди них волнующей, многотысячной сталью звал на борьбу «Интернационал». Он все рос и рос, ширился и развертывался, воцарялся над всем…
Карстон вошел в каюту, держа в руках три продолговатых, черных ящичка, глядевших на нас круглыми отверстиями с ввинченными линзами.
— Мой «Унископ»! — сказал он, протягивая мне один из ящичков. — Он увеличивает колоссально. Вот это регулятор зрения… Сам не знаю, как я раньше не вспомнил о них. Лучше поздно, чем никогда, — добавил он, улыбаясь.
Да, «Унископ» был поистине идеальным оружием для глаза. В первую секунду мне показалось, что я гляжу вниз с одной из башен под нами… Огромная, заполненная людьми площадь, лучи улиц, тоже залитых человеческим морем, грандиозные здания, сгрудившиеся четырехугольники автобусных крыш, — все это ошеломляло и кружило голову. Как будто жил этот маленький кусочек, вырванный из города-гиганта!
Стрелка альтиметра показывала 1.000 метров, когда, наконец, слегка заколебавшись, она остановилась. Смотревший в «Унископ» Берницкий вдруг порывисто повернулся к нам.
