- Красота какая! - восторженно прошептала Гленда.
- Это страшная красота, - покачала головой Беатрис.
- Чего же тут страшного, милая? - Ллойд улыбнулся, успокоительно погладил её по плечу, быстро чмокнул в завиток волос над стройной шейкой.
Он вдруг почувствовал... Он впервые ощущал это осознанно, не абстрактно, не вообще, а конкретно — по отношению вот к этой женщине, едва уловимый аромат духов которой остался на его губах и сладко тревожил ноздри. Да, да, он почувствовал желание. Ему вдруг захотелось обладать ею — стискивать в объятиях, слышать её смиренный и такой зовущий шёпот, увидеть её отстранённый покорный взгляд, подавлять её, причинить ей страдание, может быть, даже, - боль.
Беатрис, вероятно, почувствовала что-то — обернулась.
- Что, милый? - спросила, заметив, наверное, что-то в его глазах.
- Может быть... - он не знал, как сказать это. Он никогда не говорил такого женщине. - Может быть, мы... уйдём отсюда?.. Я...
А она вдруг понимающе и немного смущённо улыбнулась и, наклонившись к его уху, прошептала:
- Ты хочешь любить меня?
- А?.. - он растерялся. - Конечно хочу. Я и люблю тебя. Разве нет?
- Т-ш-ш, - её дыхание защекотало в ухе. - Не так громко, любимый.
Но Липси и Гленда ничего не замечали — они не отрываясь смотрели в окно, за которым бушевало сияние.
Беатрис быстро поцеловала его в скулу под ухом, потянула за руку.
Лицо её было взволновано и... азартно, да. Какое-то новое, неведомое Ллойду выражение трепетало на нём — глаза её странно горели, ноздри раздувались... Оно даже стало менее красивым, это лицо. Незнакомым. Пугающим.
И потом... Он никогда ещё не... не был с женщиной наедине, в... А Беатрис, она так серьёзна сейчас, будто...
- Какая прелесть! - Гленда обхватила ладонями свои исхудалые щёки. - А может быть, выйти на улицу? На окне столько пыли, что не видно всего этого чуда.
- Ну, почему бы и нет, - отозвался Липси. - Пуркуа бы не па.
- А пойдёмте пускать фейерверки, а?! - воскликнул Ллойд. - Я совсем забыл! У меня же есть несколько петард. Брал специально, чтобы отметить день рождения.
Беатрис остановилась, удивлённо глядя ему в лицо, отпустила его руку.
- Ой, здорово! - захлопала в ладоши Гленда. - Пойдёмте! Фейерверки под... под северным сиянием — это, наверное, так красиво!
- У тебя день рождения, милый? - удивилась Беатрис.
- Не сегодня, нет, - покачал он головой. - Через месяц. Кажется.
- Пойдёмте же скорее! - торопила Гленда.
- Сейчас, - с готовностью кивнул Ллойд. - Я только сбегаю к себе за петардами.
- Мы будем ждать вас на улице, Ллойд, - сказал Липси, весело беря Гленду под руку и направляясь к двери.
Беатрис отправилась за ними, бросив на Ллойда то ли удивлённый, то ли сожалеющий взгляд.
Он проводил их глазами до выхода и радостно метнулся в коридор.
- Да куда ж ты прёшь, жеребец чёртов! - встретил его в полумраке коридора громовой голос Пирса Маклахена. - Чуть с ног не сбил!
- Простите, сэр, - Ллойд прижался к стене, пропуская хозяина. - Я к себе тороплюсь.
- Поспешай медленно, дурачина, - почти добродушно произнёс Маклахен, не торопясь, однако, дать Ллойду дорогу.
Кот... Да какой там кот! Котёнок. Ллойд был котёнком перед огромной массой надвигавшегося на него джипа.
- Да, господин Маклахен, да, - пролепетал он, протискиваясь по стенке мимо хозяина. - Я запомню.
20. День двадцать первый. Пирс Маклахен
Слизни тоже необходимы — это еда для грача. Так что, называя их, всех этих, бесполезными слизнями, он, пожалуй, был не совсем прав. Слизни тоже приносят хоть какую-то пользу, хотя бы своим существованием. А вот вши... Да, они все — вши.
Чёрт, как же вы все надоели Пирсу Маклахену! Когда же вы, наконец, передохните-то? Вас уже и ядером бьют и газом травят, а вы всё живы, всё цепляетесь за подлую жизнёшку свою, ничем не оправданную, бесполезную. Вцепились в его, Пирса Маклахена, островок и сосёте, последние соки высасываете.
Вон, Меган, на что была бесполезным насекомым, а и то... Смогла осознать свою бесполезность, смириться и сдохнуть. Бросила его одного, сволочь. Жрать теперь готовить некому, потому как две эти молодые дуры к жизни, кажется, не приспособлены и от них не дождёшься.
Он вошёл в гостиную, тяжело опустился на диван. С недавних пор почти незаметная раньше одышка стала постоянной, и после каждого энергичного движения, после десятка быстрых шагов, он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.
Берег...
Он нашёл её там. Эта старая падаль стояла на коленях, у самой кромки причала. Молилась она, что ли. Даже не обернулась, когда он подошёл сзади, хотя ведь наверняка слышала — треск от раздавленного тяжёлыми шагами града стоял такой, что на материке, наверное, было слышно, если там ещё есть, кому слушать. Остановился у неё за спиной, глядя на склонённую седую голову, на тощую шею и острые лопатки, торчащие под лёгкой кофтой. Руки и лицо её были черны от пепла.
- Что же они наделали! - взвыла цыганка, не поворачиваясь, но обращаясь конечно же к нему. - Что ж натворили-то они! Ироды, ироды!
В почти непроницаемом воздухе стояла жуткая вонь, в которой смешались запахи тухлой рыбы, гари, моря и какой-то химии. Видно было не больше чем на десяток метров, а дальше словно вырастала сплошная стена жёлто-серого тумана.
- Чего ты орёшь, дура? - бросил он ей. - Кто тебя слышит...
- Бог, - ответила она. - Бог-то уж точно слышит. А больше никто. Даже ты.
- Так чего ж ты орешь? - повторил он. - Всё равно сдохнем все, ори не ори.
- Давно уже, - непонятно произнесла она.
- Что?
- Давно уже умерли. Ты. Я.
Маклахен усмехнулся.
- Я — нет ещё.
- Умер. Ещё лет сорок назад. Или пятьдесят.
- Ну ты! - прикрикнул он. - Ты эти свои цыганские штучки брось! Тем более, они тебе и не помогут.
Она повернулась, глянула ему в лицо, равнодушно пожала плечами. Отвернулась.
- Х-ха! - вспомнил он. - А помнишь, ты говорила, что твоя судьба не на мне кончается?
- Помню, - ответила она равнодушно и безжизненно.
- Ошиблась, гляди!
- Да не ошиблась я. Никогда ещё не ошибалась.
- Что ж, ты хочешь сказать, что я тебя не убью, что ли?
- Убьёшь.
- Ну, - усмехнулся он. - Так как же тогда?
- Что я тебе объяснять буду, - покачала она головой. - Не поймёшь всё равно. Мертвец ты.
- Дура, - сказал он почти беззлобно.
- Я ж сама тебя сюда привела, - сказала она вдруг. - Умереть хочу.
Его охватила ярость. Потому что не она его сюда привела, не эта черномазая дрянь. Он сам пришёл! И убьёт он её не потому, что она так хочет. Маклахен тебе не орудие, дрянь! - не верёвка, не яд и не море вот это мёртвое. Маклахен — судья твой и палач. И ты будешь трястись и биться и молить его, чтобы не убивал тебя, вошь цыганская!
