И слышит простой ответ — я Бог. И Максим сразу верит. Всем сердцем и открытым разумом. Не раздумывая, и не сомневаясь.
— Так и сказал. Я — Бог, — зачем-то уточнила Мария Давидовна.
— Да, — кивнул Максим, — я сразу поверил ему. Да и как не верить, когда он помогал мне пережить любую боль. Он держал меня за руку, когда меня оперировали. Он стирал пот с моего лба, когда высокая температура высасывала из меня жизнь. Он говорил со мной, когда я терял сознание. И просто Он был рядом, когда мне было плохо. И самое главное, — никто, кроме него, ко мне не приходил, будто на этой планете есть только я, Бог и медицинские работники, которые лечили меня.
Сделав паузу, Максим сказал:
— Врачи поставили меня на ноги, а Он вылечил меня и объяснил мне, зачем я живу.
— Ну, и зачем ты живешь? — спокойно спросила Мария Давидовна.
— Я живу для Бога.
— Ну, это понятно, — согласно кивнула она, — все мы живем с именем Бога на устах.
— Нет, вы не поняли, — помотал головой парень, — я здесь для того, чтобы сделать для Него кое-какую работу. Он выбрал меня. Он избавил меня от болезни, чтобы я выполнил работу.
— Работу? — вопросительно наклонив голову, переспросила Мария Давидовна.
— Да. Он сказал, что я должен убивать. Он сказал, что я должен взять нож и убивать. Он это сказал не сразу. Я помню эту ночь. Я уже находился в реабилитационном центре и уже мог немного ходить. Я сидел в темноте у окна и смотрел на дорогу, по которой ехали автомобили — сотни движущихся белых и красных огоньков. Он пришел и сел рядом со мной. Я чувствовал, как Он страдает. Я чувствовал Его боль.
— Ты его видел?
— Нет. Я его чувствовал, — помотал головой Максим, и продолжил, — и вот там у окна Он мне сказал, что только кровь может что-то изменить на этой планете. Кровь и страх. Он мне сказал — посмотри в глаза людям, они боятся даже слова Смерть. Страх парализует их волю. Цвет крови заставляет закрыть глаза в ужасе. Предчувствие неминуемой гибели страшнее прихода Смерти. И вот тогда ты придешь и принесешь жертву. Он сказал, что когда придет время, Он даст мне знать.
Лицо с широко открытыми безумными глазами. Мария Давидовна смотрела на Максима, который пристально, не мигая, вглядывался в свои воспоминания, и сжимала свои дрожащие пальцы. Она в этот момент вспомнила слова и глаза человека, который сказал, что он — Бог. Простые слова, сказанные спокойным голосом. Уверенность в глазах, не поверить в которые невозможно.
— И там, в реабилитационном центре я сказал Ему, что рад буду выполнить эту работу для Него.
— Максим? — позвала Мария Давидовна.
— А? Что? — спросил парень, вернувшись из глубин своей памяти.
— Что было дальше?
Максим похлопал глазами и, пожав плечами, сказал:
— В конце мая я вышел на работу. Исправно выполнял свою работу. Вечером ходил в тренажерный зал, потому что мне надо было восстановить свою физическую форму. Я знаю, — Богу нужен крепкий работник. Не убогий инвалид, а крепкий полноценный работник. Хорошо кушал. Отлично и много спал. А потом в конце июля Он пришел и сказал, что надо начинать. Ну, вот я и начал. Двадцать пятого июля я пошел и убил. И мне очень понравилось работать на Бога.
После работы я иду на остановку и еду в центр города. Хоть и рискованно то, что я хочу сделать, но желание знать, что всё в порядке, сильнее.
Я еду к Богине.
Нет, я не собираюсь входить в квартиру. Вполне достаточно узнать, что дом стоит на месте. Да и просто я хочу посмотреть на окна моей квартиры.
Во дворе тихо. Время три часа. Когда люди будут возвращаться с работы, меня уже здесь не будет. Я сажусь на лавку у второго подъезда дома, стоящего напротив, и смотрю на окна первого этажа.
На скамейке у третьего подъезда сидят три женщины в пожилом возрасте и оживленно обсуждают жильцов дома. Я непроизвольно прислушиваюсь.
— Не знаю, и что с ней случилось?! Нормальная девка была. Мужик работящий, не пьет, не курит, деньги в дом несет, а она вдруг ни с того, ни с сего пить стала горькую, да так, что еле до квартиры дойти может. Еще осенью всё было хорошо. И когда она за зиму успела так спиться? Ничего не понимаю, — оживленно говорила пожилая женщина в серой кофте.
— Точно, — поддержала разговор собеседница справа, — вчера днем, времени четыре часа, а она с трудом смогла дверь в подъезд открыть. Видно, что в магазин ходила, так нормальная баба несла бы в дом продукты, а она с початой бутылкой водки идет.
— Куда катимся?! — покачала головой третья. — И что бабам не хватает в этой жизни? Всё есть — муж, квартира, работа. Что еще надо?
Я улыбаюсь. Извечный вопрос — что надо женщине? Если сами женщины не могут найти на него ответ, то никто никогда на него не ответит.
Убедившись, что мой дом стоит на месте, а в окнах квартиры по-прежнему я вижу мои шторы, и нет никакого движения за стеклом, я неторопливо встаю с лавки и ухожу.
Мне стало спокойнее. Надеюсь, Богиня в целости и сохранности пребывает в том месте, где я её оставил.
«Ах» в Тростниковых Полях, тело в сохраняющем растворе, стены погребальной камеры неподвижны.
По пути в общежитие я покупаю продукты в магазине. Закрыв дверь комнаты, я отрезаю себя от остального мира. Впервые за долгое время я снова хочу рисовать.
Сложив продукты в холодильник, я достаю бумагу и карандаш. Сев за стол, я смотрю на белый лист и думаю. О том, что возврат в прошлое невозможен. Нельзя вернуться на ту же дорогу и идти тем же путем. Обернувшись назад, можно посмотреть на то, что оставил, но не надо пытаться тащить за собой тяжесть былого.
Я сделал первый шаг. Я социально адаптировался, — у меня есть крыша над головой и любимая работа. Моя поездка к Богине, как прощание с той частью жизнью, что я оставил в той квартире.
И еще — уже почти две недели, как она не приходит ко мне. Вернувшись в город, я словно расстался с Богиней. Там в деревне она была со мной, а здесь я словно забыл о её существовании.
Я рисую. Быстрыми и легкими движениями карандаша. Это моя попытка воскресить образ в памяти. Посмотрев на результат, я недоволен. Она не похожа на ту женщину, что я знал в той жизни. Смяв бумагу, я бросаю скомканное изображение в сторону и беру другой лист.
Вторая попытка так же неудачна.
Слепой осел никогда не найдет дорогу в Тростниковые Поля. И будет вечно брести в никуда, проклиная своё упрямство и свою ослиную долю.
Я слышу стук в дверь. Быстро убрав рисунок, я иду к входной двери и открываю её. Передо мной возникает Усиков. Он пьян, и на лице легко читается неподдельное удивление:
