Лерман проводил его взглядом и сказал:
– Если он сейчас споткнется, ударится виском обо что-то острое и умрет, суперпозиция разрушится, не закончив релаксации. Понимаешь?
Он понимал. Оглянулся на Лену, увидел в ее взгляде одобрение всему, что бы он ни сделал, и пошел за Баснером…
…Когда Баснер вышел из гостиной, Шауль проводил его взглядом и что-то мрачно произнес на иврите, сжимая кулаки.
– Жалею, не убил его вчера, – перевела Лена. – Горло бы ему перерезал.
Она сама ужаснулась тому, что сказала.
Шауль встал и пошел следом за Баснером.
– Нет! – воскликнула Лена, Купревич удержал ее за руку, а Лерман разразился неприятным отрывистым смехом – будто заквохтал павлин, которого Купревич видел в зоопарке Амстердама, когда они с Адой были там летом три года назад…
…Когда Баснер вышел из гостиной, Купревич подождал, пока стихнут шаги и хлопнет дверь, и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Кто-то говорил о резонансе. Слово убивает, если сказано одновременно в нескольких ветвях.
– Конечно, – подхватил Лерман и пошел вслед за Баснером.
– Я читал в одном детективе, – сказал он, не оборачиваясь, – что…
Фразу он закончил в коридоре, и Купревич не расслышал.
…Он смотрел на фотографию в широкой серебристой рамке, висевшую над диваном: Ада в светлом открытом платье на фоне здания с огромными окнами и надписью на иврите по всему фасаду…
…Это была фотография Ады в купальнике на фоне морского пейзажа, Майами, пять лет назад. Он купил новый фотоаппарат, «Никон», пользовался любым моментом, чтобы запечатлеть Аду, а она не позволяла себя снимать, смеялась, говорила, что ей нужно похудеть на пять килограммов, иначе не поместится в кадр…
…Это была фотография Ады на выпускном вечере в школе. Ада похожа на фею в белом платье с модными в то время крылышками…
«Четверо, – подумал он. – Мы здесь все, четверо».
Куда ушел Баснер?
Куда пошел Шауль?
Куда вышел Иосиф?
– Лена, – сказал он, – я не смогу жить без тебя.
Он испугался сказанного и протянул руку, чтобы поймать в ладонь необдуманные слова, разлетевшиеся по комнате, как птицы. Не успел.
Лена поймала фразу в горсть, поднесла к глазам, но смотрела не на слова, означавшие очень многое, не означая, в сущности, ничего. Смотрела Лена на что-то позади Купревича, он должен был обернуться, увидеть, что привлекло ее внимание, но не мог отвести взгляда.
Ждал ответа?
Когда-то где-то он сказал, провожая Аду домой после концерта в Лужниках, где выступала «Машина времени» и молодой Макаревич призывал не прогибаться под изменчивый мир:
– Ада, я не смогу жить без тебя.
Эти слова держала в горсти Лена, понимая, что предназначены они не ей.
И взгляд мужчины, смотревшего сейчас в ее глаза, предназначался не ей.
И тень, которую он отбрасывал, была тенью Ады. Он не мог этого видеть, а она видела и понимала.
Он ждал ответа.
Слово может убить, когда склеиваются реальности и возникает резонанс. Слово может разрушить суперпозицию, развести реальности по разным мировым траекториям. Ни одна из новых ветвей не будет прямым продолжением прежней: суперпозиция все смешала, и новые ветви возникнут из новой реальности. Новые возможности, новое будущее, новые слова, новые поступки.
Он смотрел на Аду и ждал ответа.
Она хотела услышать эти слова, и она их услышала. Протянула руку и провела ладонью по его щеке.
– Пусть мир прогнется под нас…
Сказала это Ада или он сам? А может, в его сознании прозвучал голос Макаревича?
Неважно. Ничто не было важно в тот момент, кроме слов, которые прозвучали и изменили мир. Он подумал, что никогда не решился бы произнести эти слова, и испугался, что так их и не произнес, а только подумал. Ада не услышала, а он не услышит ответа, и все останется по-прежнему: разговоры, прогулки, споры, концерты… А слова эти произнесет кто-то другой, Ада ответит «да», и мужем ее станет другой мужчина…
Из кухни доносились голоса. Лена участливо смотрела на Купревича. Фраза, которую она держала в горсти, испарилась, чья-то тень мелькнула за окном, будто большая птица пролетела мимо и на мгновение закрыла солнце.
– Вы что-то сказали? – спросила Лена.
Конечно, сказал, но не помнил – что. Он был благодарен Лене за то, что она ему помогла, он очень устал за этот длинный день, ноги его не держали, и он опустился на диван. Всего три дня назад здесь сидела Ада, уставшая после спектакля.
– Я сказал: спасибо за все, – произнес Купревич, понимая, что чувства его к этой женщине далеко не исчерпываются простой благодарностью.
Лена прижала к щекам ладони знакомым жестом и сказала, сглатывая слезы:
– Ада много о вас рассказывала. Она очень любила вас, Володя.
Слова будто дались ей с трудом и разорвали нить, которая, как казалось Купревичу, протянулась между ним и Леной.
– Да, – сказал он и неожиданно добавил:
– Хотите посмотреть фотографии? У меня с собой альбом. Я давно хотел оцифровать, но руки не доходили. В старых черно-белых снимках своя прелесть, какой нет в нынешних цифровых, вы согласны?
Лена была согласна.
– Я приготовлю чай, – сказала она. – Или кофе?
Он не хотел выбирать. Почему-то он чувствовал, что выбирать не нужно, выбор уже сделан, и жизнь никогда не будет такой, какой была до смерти Ады.
– Все равно, – сказал он. – Я… В общем, как хотите.
Голоса на кухне стихли, и он спросил:
– Кто… там?
Он хотел остаться один. Один – значит, наедине с этой женщиной. Рассказывать ей об Аде, показывать фотографии, Ада будет молча сидеть рядом, пусть Лена приготовит три чашки. Три…
– Там Шауль и Меир, – сказала Лена. – Они сейчас уйдут, они только дожидались, когда мы вернемся с кладбища.
– Шауль и Меир… – протянул он, и Лена поняла, что он не помнит этих имен.
– Шауль – один из спонсоров театра, а Меир – режиссер.
Она запнулась и добавила:
– Хорошие люди, Ада их ценила.
Он кивнул и закрыл глаза. Голоса приблизились, открылась и закрылась входная дверь, стало тихо. На кухне зашипел, закипая, чайник.
Перелет был долгим, ночь была долгая, похороны были долгими и ужасными: люди, раввин, автобусы, слова, люди, слова, могила, слова, горсть земли, которую он бросил, слова, которые он повторял за раввином, не понимая смысла. Смысла не было ни в чем, происходившем после того, как раздался
