— Пять секунд, — ровно скомандовал Дима.
Сима поднялась и побежала направо. Зацепила ногой отлетевший в сторону шокер. Смертельно надоевший мизерикорд уже получил свою порцию крови и зрительского внимания, и Серафима Павловна разумно решила, что с шокером будет сподручней. Всё ещё не решаясь выбросить осточертевший клинок, сунула шокер в карман кофты и едва успела проскочить в правый коридор, когда блестящая магониевая стена позади неё сошлась с пушистой самшитовой. Лязгнули скрытые в зелени зубцы.
В руке, слегка онемевшей от удара током, покалывало, боль в боку сделалась почти нестерпимой. Над головой бойко мелькал очередной рекламный ролик.
— Камеры три и шесть — на фонтан Б! — прорезался в наушнике голос Кости. — Дмитрий, уводи свою на левый путь. Семенчуки сейчас сталевара рвать будут. Твоя в двух коридорах — сунется, костей не соберёшь. Женя, слесаря веди на круг. Куда нам столько мяса в один кадр?
— Я вас слышу, — пробормотала Серафима Павловна. — Дима, микрофон.
— Дмитрий, — рявкнул Костя. Всё смолкло.
— У нас назревает новая схватка! — взвился над головой уже другой, восторженный голос ведущего. — Супруги Семенчуки против стальных кулаков Евгения Степаныча Февралюшина. Вот-вот станет жарко, как в мартене…
— Серафима Пална, ради всего прошу, не суйтесь, — грустно позвал Дима. — Берите левый коридор и через арку. А то там у сталевара спонсор крутоват, не про нашу честь. Родной сталелитейный ему бензопилу в игре проплатил, «Дружбу». Может, Семенчуки вдвоём и прорвутся. А вас Февралюшин в оливье порубит. У него на кону младшая дочь-наркоманка, на устранение ордер выписан…
— Принято, — оборвала его Серафима Павловна. Взяла влево. Вынула из кармана шокер и на ходу пощёлкала для верности. — Сколько бегаем?
— Шестнадцать минут, двое выбыло. Восемь в игре, — отрапортовал Дима.
Шестнадцать минут. Продержаться двадцать — и у Серёжи будет почка. За полчаса обещали вузовский сертификат.
— Четыре минуты за любовь, ещё десять — за Надежду, — усмехнулась сама себе Серафима Павловна. — А потом можно и о «Дружбе» подумать.
Ноги ступали всё тяжелее, загребали гравий. Подумалось, что в юности всё это было бы проще. Бегать, уворачиваться от ножей, выбираться из-под прижимающих к земле стеклянных потолков. Было бы, наверное, проще убивать, потому что себя жальче. А когда тебе семьдесят, ты приготовился к таблетке, подвёл итоги, подписал все бумаги и уверился, что прожил неплохую и относительно правильную жизнь, — появляется желторотый коммивояжёр надежды Костя. И обещает, что если ты продержишься ещё чуть-чуть… И не обязательно убивать, достаточно вовремя покидать коридоры и смотреть, чтобы что-нибудь не выскочило из стены…
— Баб, отказывайся, — серьёзно проговорила Надя. — Ну, не твоё это.
— Почему? — заупрямилась Серафима Павловна, раскладывая на кровати «смертное» платье. Всё-таки жаль, что не придётся надеть. На игре наверняка подберут другое. — Думаешь, твоя бабушка старая, так уже и постоять за себя не сумеет?
Она попыталась улыбнуться.
— Я просто хочу, когда ты будешь умирать… — голос Нади сорвался в глухую хрипотцу, — держать тебя за руку, а не пялиться в телевизор, потому что даже проголосовать не могу, звонки от родственников не принимаются.
Серафима Павловна со стыдом вспомнила, как звонила друзьям, знакомым, ученикам; просила послать смс за Сергея, когда того взяли на шоу «Я держусь». Зрители проголосовали за другого игрока: молодого парня с артрозом тазобедренного сустава. Солнечные кадры, где парнишка, прикованный к коляске, играл с двумя маленькими детьми, наяривал на балалайке «Семёновну» и «Малыш, я тебя люблю», ловко перемежались видами полутёмной комнаты, где заплаканная жена колола ему, бледному, покрытому холодным потом, обезболивающие. Сергей не умел ни балагурить, ни петь. Он всегда был слишком серьёзным, чтобы нравиться незнакомым людям. Знакомые голосовали, звонили, сочувствовали. И от этого было особенно стыдно.
И в этот момент появился Костя.
— Отказывайся, баба Сим, — повторила Надя. — Там… нужно будет…
— Просто бежать, — не уступала Сима, радуясь, что можно, наконец, оправдаться перед внучкой, перед смотрящими с небес Даней и Аллочкой, перед всеми — за то, что не оставила школу. — Ты же помнишь притчу про лягушку, которая упала в молоко и била лапками…
— Ба, — оборвала Надя, — из того, в чём тебя заставят барахтаться, масла не взобьёшь. Там будут…
— Такие же старики, как и я, — Сима неуверенно улыбнулась. — Нам по семьдесят лет. У всех таблетка на тумбочке. Это вы, молодые, думаете, это легко — оружие, ужасы всякие… А когда доживаешь седьмой десяток, пару метров пробежать — уже испытание.
— Баб, — Надежда потёрла едва заметный шрам над бровью, заслоняя ладонью глаза. — Ты смотрела хоть одно шоу? Ты хоть знаешь, что такое «Зажились!»?
Серафима Павловна покачала головой — то ли признаваясь в незнании, то ли отказываясь слушать. Надя встала между бабушкой и кроватью, где лежало распластанное платье:
— Туда берут не просто стариков. Только тех, кому очень нужно ещё немного пожить. Или очень хочется. Хочется умереть в тепле и уюте, среди заботливых медсестёр в каком-нибудь райском уголке вроде «Старой школы». В эту «Старую школу» попадают либо очень богатые, либо очень злые… Они будут стараться тебя убить. И ты не сумеешь ответить, потому что ты другая… Если это ради нас — отказывайся. Ни мне, ни деду такой жертвы не надо.
Снизу тихо зашипело. Коридор начал медленно заполняться газом. Серафима Павловна закашлялась, сгибаясь.
— Время, Серафима Пална, время, — трещал в наушнике Дима. — Бегите.
Легко сказать. Усталое тело отказывалось служить. Боль ледяным панцирем охватила бок, парализовала руку. Оставалось лишь ковылять, сильно припадая на левую ногу.
Где-то в отдалении на трибунах взвыли зрители, приветствуя чью-то новую победу.
— Это они — герои тридцатого выпуска шоу «Зажились!», супруги Семенчуки, — разносилось над головой. — Крепкая семья — вот счастье человека и опора общества. Что такое «Дружба» по сравнению с любовью! Ур-ра победителям! Соболезнования зрителей и устроителей семье Евгения Степаныча. Он заплатил высокую цену за свободу и лечение дочери.
Сима подняла голову. На экранах мелькнуло лежащее вниз лицом тело Февралюшина и теперь маячили счастливые Семенчуки: белая олимпийка на плече Аркадия Игнатьича набухает красным, в руках его супруги — трофейная «Дружба» и плоскорез Фокина.
«Хорошая штука, в огороде половину инвентаря заменяет», — удивилась своим неуместным мыслям Серафима Павловна. Подступила тошнота.
