– Как? Ты не в курсе? – удивился Жора. – Утром было одно из тех собраний, на котором директор выпивает страх своих замов и начальников отделов. Это наш с тобой праздник. Мы называем его день профилактики. Такие собрания бывают только раз в месяц, всегда тридцатого числа.
– Еще один козырь нам в руки! – обрадовался я, немедленно соображая, что до дня восстания теперь ровно месяц, но, кажется, Жора этого не понял.
– Да, чуть не забыл! Поздравь меня, – вдруг спохватился я.
– С чем?
– С повышением. Я редактор заводской газеты. Как там она называется? Ах, да… «Вестник Полиуретана».
Жора посмотрел на меня странным взглядом, значение которого я не сразу понял, и без особого энтузиазма поздравил с новым назначением. Мы оба вернулись к своим обязанностям, к заводской рутине.
К концу рабочего дня я чувствовал себя еле живым – так много энергии ушло в беседке. Я догадывался, что так не должно быть, нельзя растрачивать себя попусту. Наверняка есть какие-то способы сублимации, но я не имею о них ни малейшего представления. Пока не имею.
Размышления наслаивались одно на другое, пока я трясся в автобусе по дороге домой, пока шел от остановки.
В саду я ненадолго задержался полюбоваться каплями росы на паутине. Несмотря на усталость, все казалось мне невероятно красочным и наполненным жизнью. Возможно потому, что сам я преисполнился надежд.
В кухне оказалось несколько людоедов. Все они сидели на корточках. Около холодильника стоял Войчишек. Кивнув, он шагнул навстречу и, оттеснив меня обратно в коридор, вышел на улицу.
– А где Зоя? – спросил я, раздраженный тем, что вместо нее в доме последнее время хозяйничает полдюжины людоедов.
– Отдыхает. На чердаке, – не оборачиваясь сказал Вовчик.
Я прошел в комнату.
Боже, какой здесь бардак!
Подоконник, шкаф, стол – все в пыли. На полу крошки и мусор. Пора уже начинать организовываться.
У меня появилась жажда деятельности.
Начну-ка со своей кровати. Наведу порядок. Затем поужинаю, а после примусь за изучение закона Ширмана. Мне не терпелось за него взяться. Кроме того, я еще не раскрывал карту Сократа. Иметь в запасе реальные пути к отступлению было бы очень неплохо.
Я стал собирать разбросанные вещи.
Где это запропастился Андриан? Утром он говорил, что сегодня у него выходной. Значит, должен быть дома. Никогда мой сосед в такое время не отлучался. В сердце закралась радостная надежда.
А может, Андриан решил не терять времени и уже начать сбивать команду, собирать людей для восстания? Но ведь я ему еще ничего не говорил о своих планах. Что он знает? О чем он может говорить людям, если не имеет представления о слабостях противника и о том, что требуется для его уничтожения?
И все же было очень приятно.
Человек, который вначале показался мне совершенно деградировавшим, теперь своими действиями вдохновлял меня.
Странность, медлительность, чрезмерная флегматичность, возможно, объяснялась влиянием наркотической смеси, что помогала спастись от веяния. Вряд ли, конечно, такой человек, как Андриан, подойдет для участия в проекте «Матрешка», который я намеревался воплотить в жизнь за месяц. Но вполне вероятно, что он поможет мне найти нужных людей.
Я переоделся, навел порядок в вещах. Взял кружку и отправился на кухню налить себе кипятка.
Людоеды уже не сидели на полу, они суетились кто за столом, кто возле раковины, занимаясь каждый своим делом.
На столе лежала красно-бурая груда внутренностей, и Сева проворно с ними разделывался при помощи большого кухонного ножа. Небольшой столик рядом был заставлен пустыми стеклянными банками. На газовой плите в большой кастрюле закипала вода.
Двое менгов промывали под струей воды большие куски то ли легких, то ли печени. На полу поверх большого лоскута полиэтиленовой пленки лежал Андриан. Он был раздет до пояса. Грудная клетка была вскрыта и зияла пустотой.
Я выбежал из дома. У калитки меня вырвало. Выскочив на улицу, я понесся вдоль заборов неизвестно куда.
Черноволосая возникла неожиданно. Не успев свернуть, я налетел на нее.
– Куда спешишь? – поинтересовалась она.
Я не мог выдавить ни слова. Меня трясло.
– Снова на мост? Какой хлипкий достался нам избавитель.
Отчаяние и ужас отступили, все мое существо наполнилось ненавистью.
– Тварь! – Прозвучало как плевок.
Она улыбнулась, остановившись на тонкой грани, близкой к оскалу.
– Так-то лучше. Твой друг был очень счастлив, перед смертью, поверь.
Я стиснул кулаки. Еще слово, и я за себя не отвечаю. Никогда не бил женщину, но черноволосая не женщина, она – самка менгов, чудовище.
Она склонилась ко мне, будто собиралась поцеловать. Я отшатнулся, но не смог отвести взгляд.
– Страх – изысканный соус, – прошептала она и наклонилась еще ближе. – Но блюдо можно приправить и чем-то иным, создать новые оттенки вкуса.
Мое сердце забилось чаще. Если бы мне однажды пришло в голову стать едой, то только ее. Я подался навстречу, но черноволосая отвела взгляд.
– Ты доведешь начатое дело до конца, – сказала она, развернулась и ушла.
Оливейра стал моим проводником.
Как в былые времена один поэт водил другого по кругам ада, так сейчас маленький анголец, заброшенный судьбой в проклятый Богом Полиуретан, открывает мне его сумрачные места. В выходные дни мы с моим чернокожим гидом бродим по городу. Всякий раз по новому маршруту.
У Оливейры была привычка заглядывать в магазинчик в подвале одного из двухэтажных коттеджей. Он покупал себе пару баклажек пива. Мой приятель пил часто и много, несмотря на это был строен и подтянут.
– Странно, но сервейжа здесь самый хороший из тех, который я пил, – пожимал плечами негр, будто в оправдание.
Я брал две порции мороженого. Мы выходили на улицу, Оливейра указывал пальцем: «Туда». Брели на заброшенный стадион, к рынку, на озеро или еще куда-нибудь. И все время мне казалось, что рядом с нами шел кто-то еще.
Людей в городе мало даже на выходные. Основная часть работающих жителей попивает, сидя дома. Иногда в переулках попадаются старухи с котомками или небольшие – человека по два-три – компании подростков. Кто бы ни встречался – все норовят обходить нас стороной.
– Глянь, какие тихие, – говорит Оливейра, кивая на двух пацанов. – Сперва никак не мог привыкнуть.
Так оно и есть. Молодежь в городе робкая и скованная, одежды носит старомодные. У ребятни диковинная привычка опускать глаза во время разговора. Спросишь дорогу – в ответ сконфуженное молчание. Это напомнило мне молодых монахов одного захолустного мужского монастыря, где заправлял очень суровый настоятель. Нет, в глазах здешних ребят куда больше отрешенности.
