– Да, милая?
– Ты где? Поздно уже!
Кирилл непроизвольно бросил взгляд влево и, не удержавшись, фыркнул.
– Алло, ты слышишь меня? Где ты, говорю?!
– На Покровском кладбище, – преодолевая душивший его истерический смех, ответил Тобольцев.
– Это не смешно!
– А по-моему, забавно. Просто нахожусь я сейчас рядом с ним. Тороплюсь домой.
– Можно узнать, какие черти тебя туда понесли в такое время?!
– Работа, как всегда. Весьма денежная.
– Какая работа?! Ты на часы смотришь?! – в голосе жены начали появляться визгливые интонации, свидетельствующие о том, что еще чуть-чуть, и она закатит грандиозный скандал. – Где оно, это кладбище?
– В Южном Чертаново, – вынужден был признаться Кирилл.
– Твою мать! – В минуты сильного нервного возбуждения Елена Тобольцева, обычно предпочитавшая изъясняться исключительно на литературном русском, выходила за установленные ею же самой границы. – Мотай оттуда немедленно, слышишь?!
– Делаю все от меня зависящее. Я перезвоню, когда доберусь до метро…
Кирилл тут же осекся, ругая себя последними словами за длинный язык и короткий ум. Реакция не замедлила последовать:
– То есть как – до метро?! А машина?!
– Заглохла. Пришлось оставить. Завтра за ней вернусь, – затараторил он, не давая жене вставить слова. – Прости, Лена, я очень спешу, перезвоню, как выберусь!
– Уж сделай одолжение!
Отбой… Однако дыхание сбила, блин! И темп он немного потерял. Так, что у нас там? Данжерметр налился тревожной желтизной и высвечивал нервирующие 0,41, что, вкупе с на глазах мрачнеющим небом, портило настроение основательно.
* * *
До заката солнца 20 минут.
Горизонт наливался угрожающим багрянцем, а диск дневного светила обнаруживал сильное желание нырнуть за высотные дома. Уже начавшие ощутимо болеть ноги понемногу выносили Тобольцева на железнодорожный мост. Да, скорость он теряет с каждым десятком шагов. Взгляд на данжерметр – 0,57. Цифры пока желтые, но долго ли им покраснеть? Однако спасибо – пришпорили. Второе дыхание, правда, не открылось, но какое-то полуторное обнаружилось. Такие критические моменты, как слышал Тобольцев, мобилизуют организм. Скорость он все же немного увеличил. Лишь бы теперь ноги судорогой не свело: так быстро и так долго он в последний раз ходил… никогда.
Кирилл попытался прикинуть, сколько от моста до станции метро Пражская. Вроде, не так уж далеко. Сюда он этот участок на машине проехал и хронометраж не вел. По ощущениям, минут пятнадцать ходьбы. Он еще успевает, но уже впритык, без запаса. Ходу, ходу!
* * *
До заката солнца 12 минут.
Осторожно, бордюр! Этак и ногу подвернуть можно – на такой-то скорости! И что он потом?
«Лошадь захромала – командир убит,
Конница разбита – армия бежит»[6].
Так, что ли? Не хотелось бы. Эх, Лена, Лена! Мысль о жене пришла неожиданно и нелогично, казалось бы, вне всякой связи с окружающей мрачной действительностью. Если б она только меньше пилила его насчет маленькой зарплаты! Хрен бы он согласился тогда на этот вечерний экстрим – в гробу его видел! Пора бы уже привыкнуть к женской эмоциональности и непоследовательности, а Кирилл за десять лет брака так и не сподобился… А то ей все сразу надо – и денег много, и мужа домой пораньше. А так не бывает, милая! Не все горошки на ложку! Временами у Тобольцева даже возникали подозрения: не изменяет ли она ему часом? Все может быть, конечно, однако… Черт!
Ногу Кирилл не подвернул, но случилось иное: запнувшись об очередной бордюр, он с размаху шмякнулся на асфальт, порвав джинсы на коленях, а еще ободрав кожу и на них, и на ладонях. Даже зашипел от боли. Чтоб тебя! Но оказывать себе первую помощь некогда. Черт с ней, с кровью, пусть капает! А вот если он не успеет добежать до метро, тогда… Ох, лучше и не думать!
На улице уже совсем пусто: ни людей, ни машин. Оно и понятно – дураков нет, весь народ по домам сидит. Хотя неправда – один-то дурак имеется, причем круглый. Из-за какой-то повестки жизнь свою на кон поставил, экстремал хренов!
Тобольцев снова мысленно себя пришпорил и из последних сил увеличил скорость. За полуторным дыханием второго не последовало, а вот сумерки неумолимо сгущались, а данжерметр… Ё моё! Красные цифры 0,82 леденили ужасом.
Вокруг зашелестело, и по спине пробежал озноб. Оглянулся на ходу… Слава богу, всего это лишь ветер устало дышит, ворочаясь перед сном. А то говорят, когда шептуны приближаются, тоже шорохи какие-то слышатся, вроде как в ушах шумит… Ходу, ходу, ходу!!!
* * *
До заката солнца 5 минут.
Алым знаком беды мерцает данжерметр – 0,9! Станция метро видится уже в отдалении, но до нее еще пилить… Расстояния тут обманчивы. Вроде вот она, рядом, а пока дошагаешь… И силы почти совсем ушли. Движение, так сказать, на морально-волевых…
Ох, как же хочется жить! И какими глупостями кажутся тоскливые мысли, что «все надоело, и жизнь дурацкая, невдалая» после семейных скандалов или проблем на работе! Какая-никакая, а своя! И отдавать ее ужасно не хочется, потому как даже посмертия не ожидается. Не верил Тобольцев в Бога и в загробную жизнь тоже. А как говорил Булгаковский Воланд «Да воздастся каждому по вере его!» Значит, ничто и забвение…
Нет! Еще рано! Пусть уже почти темно, пусть далеко! Он дошагает наперекор всему! Закат ведь еще – не приговор. Это не значит, что каждый, кто окажется на улице в темноте, сразу делается покойником! Шептуны должны еще вылезти из своей Аномалии, найти его, догнать…
0,91! Вот эти цифры хуже – они как раз говорят о реальной опасности. Солнце почти скрылось, а следовательно им можно вылезать практически без опаски. И они могут быть уже где-то рядом.
Ходу, ходу, ходу…
* * *
Закат.
Как же тяжело даются эти последние десятки метров! Ноги сводит, и дыхание со свистом вырывается через рот. Вон она – спасительная станция, призывно светит своими прожекторами. Побежать бы, да сил совсем нет. Еще бы минут пять, но их тоже нет. В ушах нарастает шелестящий шум, и на сей раз это, похоже, уже не ветер. Они рядом. На данжерметр лучше даже не смотреть: там почти наверняка что-то около единицы, и цифры эти могут просто парализовать ужасом. Пока он может хотя бы самообманом заниматься…
Солнце почти скрылось… Нет, не почти – уже совсем. Стало темно. Свет из далеких окон помогает слабо, а уже близкие прожектора станции метро Пражской светят и греют душу последней призрачной надеждой. Рядом с ними, должны быть те спасительные ультразвуковые барьеры… Ходу, ходу!
Шум, скребущий шум в ушах. Словно кто-то говорит на каком-то шипящем неизвестном наречии – ничего не понять. Только жуть берет такая, что ноги подкашиваются. Впрочем, они и без того подкашиваются – от усталости. Не оглядываться, не смотреть на данжерметр, шагать, шагать! Ходу… Да не ходу – бежать уже! Из последних сил или даже запоследних, поскольку последние кончились…
Он переходит на бег, однако дыхалка предает, в боку колет и мышцы… Еще чуть-чуть – и ногу судорогой схватит. А то и обе.
Уши закладывает, словно при взлете самолета, а по спине пробегает озноб. Взгляд непроизвольно падает вниз на зажатый в кулаке прибор. Тот истерично мигает кроваво-красной единицей…
Нахлынувшие ужас и отчаяние работают, как тормоз. Кирилл спотыкается на полушаге и поворачивает голову вправо… как раз, чтобы увидеть нечто бесформенное, метнувшееся к нему из темноты… а после не видеть уже больше ничего. Только погрузиться в дикую боль, как в единственную и абсолютную реальность. Одно хорошо – ненадолго…
* * *
Квартира на Цветном бульваре. Пять минут после заката.
– Как думаете, уже все? Я места себе не нахожу!
Елена Тобольцева вскочила с кресла и нервно зашагала из стороны в сторону. Находившиеся вместе с ней в комнате двое мужчин наблюдали за ней с невозмутимыми лицами. Только взгляды были разными. В глазах высокого плечистого брюнета лет сорока светилась смесь сочувствия с презрением. Второй – очкастый седой толстяк с густыми усами смотрел практически равнодушно, будто не живой человек перед ним, а так – маятник напольных часов.
– Ну, чего вы молчите?! – голос Тобольцевой почти срывался на крик.
– Скорее всего, – пожал плечами брюнет. – Он бы позвонил, если б добрался… Что же, нам в конторе будет его не хватать – неплохой был судебный исполнитель.
У женщины даже плечи опустились.
– Как все это ужасно!
– Нервы беречь надо, Леночка… Ты молодец – хорошо его подготовила! Во все поворотные моменты он принимал решение в пользу денег. Когда я давал ему эту работу, признаться, думал, что в ответ он меня пошлет. Ан нет – согласился!
– Не надо, пожалуйста! Я и так себя мерзко чувствую.
