— Возможно.
— Вы можете заставить их замолчать?
— Не знаю.
Иззард дорисовал ореолы над несколькими лицами.
— Думаю, нам следует вернуться к смерти вашей сестры.
— Мы делали это на прошлой неделе.
— Расскажите мне еще раз.
Я рассказал вдвое короче. Как шли по парку Киссена с Бриттани. Об ее исчезновении. Криках. Моем побеге. Ужасных похоронах…
— Вы слышали крики? — прервал Иззард
— Да.
— Вы никогда не упоминали о криках раньше.
22 ноября 1999 года
Крики. Сейчас я бы согласился на простые крики, разве не так? Простые крики были бы бальзамом на душу по сравнению с недавними событиями.
Когда мои инквизиторы жгут моих еретиков, я чувствую, как языки пламени обжигают мое сердце. Когда мои расисты линчуют моих черных, моя трахея сжимается, и я, задыхаясь, падаю на пол.
Назовите это психосоматическим явлением, но это больно.
24 ноября 1999 года
Я стал писать во сне. Засыпаю на кушетке, а просыпаюсь в столовой с шариковой ручкой в руке, и блокнот согревает мне грудь, как припарка. Я не могу определить государственные флаги, национальные гербы, военные знаки отличий и формы пехотинцев, захламляющие блокнот, но в рисунках чувствуется бесспорный вкус. Даже бланки налоговых деклараций в моем изображении могут похвастаться определенной элегантностью.
На моем любимом флаге изображена радуга, соединяющая аркой две горные вершины, словно аркбутан. Весьма вдохновляет.
У меня определенно скрытый талант.
25 ноября 1999 года
Бессонница.
Прогулка по Вашингтон-сквер.
Повсюду вспыхивают молнии, высвечивая группу белых мужчин в шинелях восемнадцатого века, бьющих кнутом голую темнокожую коренную жительницу.
По возвращении домой я обнаруживаю на своей спине рубцы.
27 ноября 1999 года
Суббота. Очередной сеанс от рассвета до заката. Этот наконец действительно закончился на закате.
— Вы ударились в политику, — объявил мне Иззард, когда я снова пришел в себя. — Семьи начали образовывать… ну, как бы вам это объяснить…
— Мне все об этом известно. Страны, верно?
— У вас есть страны, — подтвердил Иззард тоном строгого, но сострадательного терапевта, ставящего диагноз: «СПИД». — И естественно, союзы стран. Есть коммунистический пакт, договор о свободном предпринимательстве и сборище бедных развивающихся наций, поглядывающих на оба блока с сильным подозрением.
Что остается при подобных обстоятельствах? Ничего, кроме как рассмеяться.
— Мне не нужен психиатр, доктор Иззард, мне нужен дипломатический корпус.
Вместо того чтобы рассмеяться в ответ, Иззард улыбается, подтверждая, что я вытащил слова у него изо рта.
— Я потратил большую часть дня, беседуя с государственным секретарем Суверении и министром иностранных дел Пролетарии.
Его серьезность привела меня в невероятное уныние.
— Гюнтер, моя печальная обязанность заключается в том, чтобы известить вас, что сразу же после полуночи между вашими двумя сверхдержавами начнется война.
28 ноября 1999 года
Позвонил Иззард, чтобы узнать, как мои дела, и отменить сеанс в следующую пятницу. Съезд терапевтов в Филадельфии.
— Война началась, — проинформировал я.
9 декабря 1999 года
Война. Гляжу в зеркало и вижу там одновременно больного раком и жертву автомобильной аварии. Основной театр боевых действий — над моими плечами. Взрываются бомбы — у меня пелена перед глазами. Рвутся снаряды — зубы выбивают чечетку, а иногда вылетают изо рта. Попадает в засаду дозор — и кровь течет из ушей и носа. Обе стороны используют иприт. Мой кашель слился в одну непрерывную конвульсию. Я уже полысел, как Иззард.
В моем торсе открылся второй фронт. Из сосков капает гной. Я дрожу от ожогов третьей степени, воспаленные мокрые черные кратеры изрыли ландшафт груди.
Персонал отделения неотложной помощи в больнице Бет Израэль и Медицинского центра Нью-йоркского университета узнает меня с первого взгляда. Я уже не знаю, что придумывать.
10 декабря 1999 года
— Боже мой, — воскликнул Иззард, завидев меня, изорванного и кровоточащего. Обычно невозмутимый, он не может смотреть на меня без дрожи.
— Помогите мне, — взмолился я.
— Я попробую. Поверьте мне. Попробую.
Он провел меня к кушетке и бережно положил на все понимающий плюш.
— Полагаю, вам оказывают медицинскую помощь?
— Лучшую, какую может предложить кабинет неотложной помощи.
— Мы отменим сегодняшний сеанс, если…
— Нет! — Как я, должно быть, жалок: «Да, док, я знаю, что обречен, но все равно дайте мне несколько своих самых красивеньких таблеточек». — Пожалуйста!
— Думаю, нам снова следует поговорить о тех кошмарах. Вашу сестру всегда убивает сфера, правильно?
— Всегда.
Языком нащупываю щель между двумя сохранившимися зубами.
Иззард достает из верхнего ящика бюро толстый длинный конверт и кладет мне на грудь. Когда я его открываю, из него вываливается дюжина фотографий.
— Посмотрите внимательно, — настаивает Иззард.
Снежок, тыква, воздушный шар, арбуз, луна, большая женская грудь, ягодица неопределенного пола, глобус, огромный земной шар «Перисфера» с Нью-Йоркской международной ярмарки 1940 года и еще больший глобус «Унисфера» с международной нью-йоркской ярмарки 1965 года, футбольный мяч, яблоко.
Я посмотрел на фотографии в обратном порядке. Яблоко, футбольный мяч, «Унисфера». Кишки превращаются в Лаокоона, обвиваемого массой ядовитых змей.
— Эта.
Я со стоном подвигаю «Унисферу» к Иззарду.
— Она вызывает отчаяние?
— Да.
— Почему?
— Не знаю. Потому что сфера?
Приступ кашля рвет истончившиеся легкие.
— На всех фотографиях, которые я вам показывал, присутствует сфера.
Иззард возвращает фотографию с «Унисферой» в папку.
— Я бы хотел поговорить с Дональдом Красно-коричневым, — внезапно говорит он.
— Кто это, черт возьми?
— Директор международной службы безопасности при министерстве обороны Суверении. Просто соедините меня с ним, Гюнтер.
Ситуация резко ухудшается.
Головная боль… Состояние бегства…
— Как раз то, чего я боялся, — сообщает Иззард, когда я прихожу в себя.
— Что такое?
— Вам это совсем не понравится.
— Мне не нравится все, что вы мне говорите в последнее время.
— Похоже, что…
— Ну?
— Похоже, что Суверения и Пролетария обе запустили ускоренные программы по разработке термоядерной бомбы.
