откроет им себя, покажет свое лицо; и пусть они увидят не только одну из ипостасей божественного триединства, которое они призваны уничтожить. Пусть, когда он заговорит о войне, Несущие Скорбь узрят неукротимый огонь в его глазах. Этим огнем он зажжет их сердца, и этот же огонь поселит в сердцах солдат. Огонь ярости и справедливости.
Когда Михаил поднял руку, чтобы нажать кнопку сигнала, извещающего Несущих Скорбь о его прибытии, пальцы у него тряслись. Боль, поселившаяся в районе правой почки, распространялась по всему телу и выбивала капли пота из его лба. Человеческое тело способно восстановить и отремонтировать практически любую свою клетку, но оно также способно пожирать себя изнутри. Чудесное свойство, не правда ли?
Михаил не знал, какой дорожкой пойдет его тело – дорогой покорности или дорогой предательства.
Тело способно регенерировать здоровые клетки, это так. Но когда несколько лет назад, странствуя по Глэйду, Михаил сломал лодыжку, он узнал, что то же самое тело способно различными путями собирать и хранить травматический опыт. Николас тогда заставил Михаила целых шесть недель провести в постели. Он наблюдал перелом, попутно объясняя: иногда травма проходит, как положено, и тело ее излечивает, но иногда одна травма провоцирует, в качестве своих побочных эффектов, травмы в иных частях организма.
Тело и сознание тесно связаны друг с другом, мой милый Михаил.
Николас ежедневно проверял состояние его памяти, замерял уровни эмоционального фона, опасаясь, что сломанная кость может стать триггером возвращения сознания в комфортное состояние, которым наслаждаются шизы. Михаила тошнило от этих исследований и этих разговоров. Ему жалко было времени, которое он провел в постели.
Глубоко и медленно вздохнув, задержав дыхание и медленно же выдохнув, Михаил нажал кнопку. Выйдя на середину комнаты, он постарался придать телу обычную позу, но рана в правой части спины ослабила его. Ноги его дрожали, дыхание было затруднено. Но даже сейчас он чувствовал себя лучше, чем предполагал. Это все шок. Когда он сломал лодыжку, то на волне шока шел три мили, чтобы добраться до Николаса. А шок может длиться часами до того, как человек ощутит действительные последствия травмы.
Однако прошло уже достаточно времени, чтобы Михаил смог убедиться: ударивший его ножом ребенок промахнулся и в почку не попал. Оказался слабоват и плохо обучен. Может быть, именно поэтому его отправили в Ад? Остатки нации отвергают тех, кто слаб и неискусен. Кстати, двенадцать носителей Знания, которых ждал Михаил, были даже слабее, чем ударивший его ножом ребенок. Правители имеют право быть слабыми, если имеют сильную армию. В этом парадокс любого успешного правительства: власть – это одно, сила – это другое. Дожидаясь Несущих Скорбь, Михаил закрыл глаза в тени капюшона и вошел в ту область своего сознания, где все было возможно и все было ясно.
Бесконечный вечный Глэйд.
Он выдохнул.
А может быть, дать настоящему и будущему последний шанс? Они могли бы сами изменить свой ход – до того, как он откроет себя и начнет войну. Ведь то, что сделано, отмене не подлежит!
Никогда!
И он спросил у бесконечного, вечного Глэйда: Пора начинать войну? И слово ДА вспышкой белого света пронзила черные глубины его сознания. И несмотря на то, что он был готов к подобному ответу, все в нем разрывалось. То же самое чувство нахлынуло на него, когда Сирота с ножом разрезал путы, связывавшие ноги дикой свиньи, и та, визжа, убегала от него по темному туннелю. Злость и чувство облегчения боролись в нем, и этот конфликт его гипнотизировал и вводил в ступор. Он означал, что Михаил – по крайней мере, сегодня, – был в большей степени человеком, чем шизом.
Послышался шелест шагов. Михаил открыл глаза, и цвет Золотой комнаты – красный с позолотой – почти ослепил его. Он сам создал эти покои, убранство которых должно было говорить о войне: кровавого цвета стены, чьи тона напоминали, с одной стороны, свежепролитую кровь, а с другой, кровь, засохшую на боевом клинке; золотые прожилки, созданные на основе колчедана, чьи залежи лежат бок о бок с залежами золота и мышьяка. А мышьяк – это яд, и Михаил никогда этого не забывал, как бы ни бастовал его мозг: все, что имеет хоть какую-то ценность, токсично.
Шаги приближались. Михаил подавил дрожь в ногах и постарался дышать ровнее.
– Великий Магистр! – воскликнул, входя, один из Несущих Скорбь.
– Высший из Высочайших! – приветствовал его, поклонившись, другой. Михаил посчитал вошедших. Их было шестеро – недостаточно для того, чтобы возжечь пламя войны.
– Где остальные? – низким голосом, медленно спросил он из полумрака капюшона, стараясь ничем не выдать, что ранен.
– Скорбящий Глейн и Скорбящий Баррус пропали, вместе со Жрицей, – ответил один из Несущих Скорбь. Прошло не одно десятилетие, а Михаил так и не выучил их имена. Впрочем, ему было абсолютно наплевать, кто из них Глейн, а кто Баррус. Ему важно было общее количество.
– А что с Сиротами, которых вы подвергли испытанию? Никого не назначили на место пропавших?
Это был его план на много лет – выдвигать в ряды Несущих Скорбь наиболее сильных и умелых Сирот, чтобы тем успешнее подготовить Остатки нации к войне. У него была своя система, у него были планы. Лица же сидевших перед ним были лицами беспомощных и некомпетентных людей. Злость, которая бушевала в нем, пульсировала в ране, отзываясь в спине.
Один из присутствующих продолжил:
– Скорбящие Хаскин и Кларенс совершенствуют систему подготовки Сирот. Некоторых из них, самых сильных и способных, подвергают ритуалу и отправляют в странствие еще в шестнадцатилетнем возрасте.
– Так почему же вас нынче всего только шестеро?
Михаил сделал ударение на слове нынче, словно это был не вопрос, а команда. Но ответом ему было лишь молчание. Вновь он переоценил Несущих Скорбь, приняв их совсем не за тех, за кого хотел. Точно так же, как он недооценил Александру. Вот он и оказался среди хаоса Эволюции, а сильной, надежной Нации рядом с ним так и не появилось.
– Скажите хоть что-нибудь! – приказал он.
– Они…
