«склонен к симулированию».
Когда открыли дверь «стакана», Скворцов выпал оттуда стоймя.
Конвой не дал ему отлеживаться, пинками погнал в камеру.
Сергей все уже решил – ночью он порвет простыню и вздернется на решке.
Зачем жить на земле, где жируют мажоры, депутаты, менты и следаки-садисты, а женщины – лживые предательницы-колдуньи?
Хата была пуста, сокамерников увели на прогулку.
Нет, оставался один человек.
Под окном в конце продола, свернув голову набок, висел с подогнутыми коленями Миша-женоубивец. Из-за уха его, туго опеленав шею, тянулась к решетке веревка, свитая из порванной простыни.
Вообще-то, в тюрьмах существует железное правило – одного в камере не оставляют. Мишу и не оставили. Под нарами у параши ютился чухан, который на попытку суицида никак не среагировал. А, может, спал и не видел.
Надзиратель подбежал, растянул петлю на горле самоубийцы. Припал ухом к груди.
– Иди сюда! – крикнул Скворцову. – Дыши в него!
– У него тубик…
– Дыши, я сказал! – надзир замахнулся дубинкой. – Делай ему искусственное дыхание!
– Я заражусь.
Удар палкой по бедру.
– Дыши!
– У него тубик. Он и так уже не жилец, а я заражусь.
– Заболеть боишься, а на человека тебе наплевать? Дыши!
Из-под нар вылезает тюремный чухан Шмонька. Грива всклокоченных волос спадает на костлявые плечи и сливается с косматым веником бороды. Одет чухан в одну рваную тельняшку, вислые муди колеблются меж искривленных ног.
– Дыши ему в рот! – крикнул чухану надзир.
– Низ-зя мне, – прошамкал Шмонька, – я его законтачу.
– Его черти на том свете контачат! Дыши, никто никому не скажет. Ты – дыши, а ты делай ему массаж сердца!
Сергей стал нажимать ладонями на грудь самоубийце. Шмонька задышал в туберкулезный рот. Наконец Мишаня всхлипнул и захрипел.
Надзиратель утер лоб обшлагом мундира.
– Фу, напугал, сволочь! Сидите тут тихо, сейчас его заберем.
Смерти в тюрьме администрация боится, как черт ладана, – статистика влияет на статус страны в мире, показывает уровень демократии и состояние прав человека, погоны могут полететь в один момент.
Шмоня сказал, вставая: «Придурь, кто ж на простынях вешается? Тюремное рядно ветхое! Свитер бы распустил, да сплел жгуток покрепче, эх!»
«Ты видел, как он вешается? – спросил его Скворцов. – Почему не остановил?».
Шмонька безразлично махнул рукой.
Сергей побрел к раковине.
Воды не было.
Высохший язык прилип к небу, губы приклеились к деснам, нутро полыхало.
– Ты откудова, Скворец? – чухан подковылял сзади на рогатине широко расставленных ног, похожий на шимпанзе в тельняшке из фильма «Полосатый рейс».
– В «стакане»… сутки… простоял…
Чухан имел вместо ступней «копыта», вместо ладоней – культи без пальцев.
– Что глядишь так брезгливо? – спросил он, приседая рядом со Скворцовым. – Думаешь, ты лучше от меня? Ты в пролежнях весь, из тебя говно пальцами выдавливают…
– Ты че несешь?
– И бородою почище меня оброс, и дышишь через трубку, как водолаз.
– Дао чем ты, дурак?
– Хоть дурак, а воду имею. Питочки небось хочется?
– Дай…
– А примешь? Из моих-то рук?
– Давай.
Шмонька заполз к себе под нару, вернулся, неся питье.
Присыпанная мусором вода подрагивала вровень с краями миски, зажатой грязными культями. Меняла предупреждал – любой контакт с «чуханом» автоматически переводит в разряд опущенных. Но и пить хотелось невыносимо.
– Пей, чего уж, – сказал чухан, – никто не углядит, да и все равно тебе уж…
Мишаня на продоле хрипел и кашлял, глядя в потолок бессмысленными глазами. Этот сейчас ничего не поймет, никому не расскажет.
В критические минуты голос тела сильнее «понятий».
«Скворец» припал к щербатой кромке.
Тепловатая влага потекла по иссохшему пищеводу.
Блаженство утоления жажды… простое счастье…
Испив воды до половины, Скворец блаженно перевел дух.
– Почему… мне… уже… все равно? – на выдохах переспросил он.
– А тебе вскорости ко мне переезжать… – сообщил чухан.
– Куда к тебе?
– Под нары, куда же еще.
В сердце вонзилась заноза. «Блин, я реально законтачился и теперь завишу от этого грязного бомжары».
– Ты меня заложить хочешь?
– Я-то? Нет, ты по воле Божьей под нары залезешь.
– Тогда я спокоен. Богу до меня дела нет.
– Богу до всех дело есть. Не смиряешься ты, упорствуешь. Загонит Он тебя под нары, ох, загонит.
– Не каркай. Кому скажешь, что я твою воду пил, убью.
– Куда тебе, ты и встать-то не сможешь.
Сергей встал. Шатаясь, похвастался.
– Я сутки в «стакане» простоял.
Шмоньку это сообщение не впечатлило.
– Всего-то? – хмыкнул он в седую, пегую вокруг рта бороду. – Симеон Столпник тридцать лет простоял на столпе, стяжав дар исцеления и прозорливости, а ты – су-у-утки. Дворяне почему столбовыми назывались? Они испытание проходили на крепость духа, на столбах стояли годами. Кто проходил испытание, тем власть давали, а злые, жадные да трусливые на столбе и суток не простоят, им с самими собой страшно, из душ их беси лезут, вот как из тебя…
– Нет во мне бесов, ушли они.
– Тут они, никуда не делись. Когда устоишь на столбе, тогда уйдут из тебя беси, не смогут жить в душе твоей, аки в пещере огненной…
Скворцов с удивлением вглядывался в пожамканное лицо бомжа.
– Я думал, ты чухан зачумленный, а ты – рассуждаешь…
– А я не чухан.
– А кто?
В седых зарослях протаяли иконописные глаза. Шмонька даже ростом выше стал, когда объявил свистящим шепотом, от которого мурашки побежали по спине.
– Я есмь бич Божий!
Секунду длилось наваждение, потемневшая икона древнего святителя грозно глянула из серебряного оклада и тут же сгинула.
– Бич я, – жалобно забормотал Шмонька, – бичую в Бозе, ибо сказано, «последние станут первыми». А кто хуже тюремного-то чухана?
– Так вот ты кто… – прошептал Сергей, – ты юродивый…
– Ты попей еще.
Скворцов отпил треть оставшейся в миске воды.
– Теперь как себя чувствуешь? – спросил чухан.
Головокружение отступило, в глазах прояснилось, стихло жжение в «пролежнях» на спине и ягодицах, в местах прилегания к телу колючей «шубы» «стакана».
– Теперь лучше, – сказал Сергей.
– Из тюремки-то хочется выйти?
– Кто ж не хочет…
– Сказать тебе, как из тюрьмы выйти?
– Говори.
– А ты попроси. Я тебе великий секрет открою.
Сергей поколебался, ай, чем черт не шутит.
– Открой секрет, Шмонька, пожалуйста.
– Ты не меня, ты Господа проси. На колени стань, да поклонись Ему до земли. Тогда только на свободу выйдешь.
В тюрьме рад любой подсказке, любому объяснению происходящего с тобой ужаса. Поэтому Сергей не отметает с порога Шмонькины требования, какими бы безумными они ни казались, а чухан торопит-подгоняет.
– Идут уже, ставай на колени, глупый! Глупый ты от гордости. Из-за гордыни сидишь тут. Перебори гордыню, попроси юрода, авось, через меня пришлет тебе Господь
