горелого железа и кипящей крови. Когда факела прогорели, пахан довел булькающее варево до кипения на «печке» из самодельной пружины, сунул в горячее варево палец, облизнул, добавил перца, специй, нарезанного мелкими кубиками сала. Свернувшаяся кровянка напоминала томатную пасту. Гусь ложкой намазал ее на краюху хлеба и с чавканьем сжевал.
– Хочешь попробовать? – спросил он, подходя к лежащему в прострации Скворцу.
– На, куфай!
Горбушка со слоем «гематогена» повисла над лицом.
Скворцова чуть не вырвало.
– Благодарствую, я сыт.
– Конь ссыт, – проворчал Гусь. – Кушай давай, причастись…
– Доедать за кем-то – западло…
Пахан недобро усмехнулся, доел горбушку.
– Запомни, – икнул, – ты сам отказался.
Скворца тошнило, он встал, пошел к дальняку. Что-то громко щелкнуло в ушах с резким звуком – пью! – переходящим в галактический гул, вперемешку с гомоном многих голосов. В глаза потемнело, завертелось, потолок сделал оборот и заменил собой пол.
Очнувшись, Сергей нашел себя лежащим ничком на полу камеры. Болела ушибленная скула и правый висок. На голову вылили миску воды.
Он сел, потекший, улыбаясь непослушными губами.
«Угорел малость…».
Послышалось ленивое переругивание:
«Накурили. Вот парень и спекся…»
«А ниче, пусть привыкает, не пан-барон. Тут тебе не курорт!»
КАМЕРА ОБЪЯВЛЯЕТ СКВОРЦУ ОСТРАКИЗМ
Опасность в тюрьме начинаешь чуять, как собака. Достаточно косого взгляда, ухмылки, раздутых в твою сторону ноздрей. А уж если тебя сторонится вся хата, это ввергает просто в панику.
На прогулке Сергей попытался заговорить с Иловайским, но тот обошел его, как памятник.
– Юрий Соломонович, чего вы боитесь?
Иловайский снял очки, подолом рубашки протер стекла. Он делал вид, что случайно остановился возле изгоя, смотрел в другую сторону и разговаривал, едва шевеля губами.
– Я не знаю, где вы накосячили, но мне было сказано держаться от вас подальше.
Денек стоял солнечный, после камерного сумрака глаза радовались яркому свету, а легкие привольно дышали свежим осенним воздухом. По огражденному периметру крыши прохаживалась полная женщина-контролер в темно-синем кителе. Она следила, чтобы заключенные не нарушали режим, не перебрасывались через решетки записками и дачками.
– Миша вернулся с больнички, он мог рассказать, что я откачивал его вместе со Шмонькой.
– Имею интерес спросить, вы шо, дотронулись до того шмокнутого Шмоньки?
– Я пил воду из его рук.
Еврей даже перепрыгнул на месте, будто сплясал па из хава нагилы.
– Вы с ума сошли! Зачем?
– Воду отключили, я сутки простоял в «стакане», ничего не соображал. Помогите мне, Юрий Соломонович!
– Кто-нибудь видел, как вы пили?
– Только Миша. Но он никому не расскажет, я же его спас.
Иронический прищур сквозь треснутые очки.
– Вы думаете, он вам мерси скажет? Вы теперь для Миши хуже надзирателя, вы же вернули его обратно в гееном, из которого он чуть было успешно не сбежал. Ну, вот шо вы улыбаетесь, как скаженный? Вам шо, пломбы жмут в зубах? Быстро вспоминайте, кто видел, как вы пили Шмонькину воду? Дубак видел?
– Нет, он ушел за санитаром.
– Откуда же босота узнала? Тут везде глаза и уши. Ничего нельзя скрыть. Скорее всего, сам Шмонька вас и заложил. Вы не знаете чуханов. Думаете, их зря загоняют под нары? Они спецом стараются запомоить как можно больше народу. Слушайте сюда! Если будет очная ставка с этим клятым Шмонькой, отпирайтесь, говорите, что с чуханом не контачили, ничего не знаете. Ваше слово против его. Надеюсь, Мишаня не подтвердит, ему самому смерти подобно, что Шмонька его откачивал, он тоже тогда законтаченный. Этот шлема из дурдома имеет обыкновение орать что ни попадя из-под нар.
– Он частушку мне спел, «клюв горит, как жаркий уголь, поищи-ка пятый угол», это к чему?
– Это намек на петуха, шо не понятно.
– Да нет же, он твердил, что выход из тюрьмы находится именно в пятом углу.
– Серожа, не сходите с ума из-за бреда костюженого чухана. Все просто. Шмонька знал, что запомоил вас, потому и предсказал пятый угол и даже частуху петушиную исполнил вам в подарок. Ай, беда, беда, беда…
Лукьяновское СИЗО. Киев. Камера 547
Ночь
В 22–00 дали отбой.
Работал телевизор, за дубком воры играли в карты, на нарах храпели.
В паханском углу загорелся фонарик.
Темные фигуры соскользнули со шконок. Скворца рывком сдернули с нар, проволокли по продолу, прижали к стене. В глаза ударил луч света, сиплый голос сказал.
– Скворец, ты что же это? Назвался мужиком, а сам мокрушник…
– О чем вы?
– Ты, когда малолеток и баб резал, что думал – не заляпаешься?
Зрачки режет блестящий раструб отражателя. Ослепленный, ты отворачиваешься. Пекучая оплеуха возвращает твое лицо в исходное положение.
– В глаза нам смотри!
– Женщин и детей – не трогал, клянусь!
В бликах света ворочаются угрожающие рожи, кричащие рты.
– Не трогал? Не трогал?! – в самое ухо орет Качан. – А кого ты трогал, тварь?
– Никого!
– Врешь! Сколько детей убил? Отвечай! Че шифруешься, дуплись!
– Никого не убивал.
Сильнейший удар в печень – ты выблевываешь язык, падаешь на колени, получаешь удары ногами в живот, по ребрам, – «на, на, сука!» – испускаешь хрип боли вперемешку с матом: «бляа-а-а…»
– Не бейте… за что?..
Качан за волосы задирает твою голову, заглядывает в заведенные под лоб зрачки.
– Почему не сказал, что ты серийный мокрушник? Упырина, сколько на тебе трупов?
– Остынь, – одергивает его пахан, – тут не ментовской беспредел, а правилка по понятиям. Сейчас сделаем предъяву, пусть ответит.
Гусь садится во главе стола. Татуированный торс его облачен в белую майку-алкоголичку.
– Вот газета, видишь? – говорит он Скворцу. – Тут статья про тебя. Ты, когда прописывался, что сказал? Что ты мужик. А ты не мужик. Ты мокрушник. Резал малолеток, женщин насиловал и убивал. Знаешь, что с такими делают?
Качан врывается в разговор.
– Сначала мы тебя замесим всей хатой, переломаем всего, потом отпидорасим и загоним под шконку. Там ты будешь молиться, чтобы сдохнуть побыстрее, но никто тебе не поможет, потому что все будут тебя трахать и п„.здить беспощадно.
– Мытник, делай предъяву, – Гусь указывает на место рядом с собой.
Таможенник в синей прокурорской тенниске садится справа от пахана.
Вдоль маленького стола уместились Рубленый, Зира, Кухарь и Меняла. Остальные либо стоят, либо свисают со шконок. Гусь передает фонарик Мытнику, тот разворачивает на столе газету. Сурово пружиня ноздрями над шевченковскими усами, «прокурор» читает.
«Скворцов С.Г. был задержан при таможенном досмотре в поезде. Офицер таможни, обнаруживший контрабанду, был им убит, после чего преступник попытался скрыться. Во время преследования оказал сопротивление сотрудникам милиции, ранил троих. Расследование показало, что Скворцов причастен к “Бойне на Голом шпиле”, в ходе
