— Мальцева!! — взволнованно закричал он.
— Чего?
— Мальцева, собирайся скорее! За тобой машина из ЦК ВЛКСМ пришла!..
Тудух-тудух… тудух-тудух… тудух-тудух… тудух-тудух… За окном поезда в темноте проносятся мимо придорожные столбы. Вот и встретили Новый Год. Второй раз встретили. Первый раз два часа назад встречали, по московскому времени, а теперь вот уже и по местному встретили. Кроме меня в купе едет лишь один человек — неприметный мужчина средних лет по имени Фриц. Купе у нас двухместное. Богатое купе, я и в прежней жизни не мог себе такого позволить. Спать, что ли, лечь?
Нет, эта Эльза положительно ненормальная. Я ведь ясно написал ей, что в гости не приеду. Думал всё, вопрос закрыт, и я о ней больше никогда не услышу. Ага, счазз… Наивный чукотский юноша. Знаете, что сделала эта дурочка? Она написала письмо лично Эриху Хонекеру!
Я сильно сомневаюсь, что немецкому генсеку дают читать все письма, которые приходят на его имя. По собственному опыту знаю, как легко можно захлебнуться в потоках писем. Кто же знал, что у этой Эльзы папа — первый секретарь горкома города Карл-Маркс-Штадт? И лично знаком с Хонекером. Потому, письмо его дочери попало на стол руководителя ГДР.
Чего она там написала? Не знаю, я ведь не читал его. Что-то о великой дружбе, привезённой из солнечного «Артека», о разлуке, о том, как мы страдаем друг без друга. И попросила помочь мне приехать погостить к ней, Эльзе, домой.
Подозреваю, что Хонекеру было на все эти розовые сопли глубоко плевать. Но сейчас отношения между СССР и ГДР были более, чем тёплыми. ГДР — наш самый надёжный союзник в Европе. Она нужна нам. А без СССР восточная Германия долго не протянет, как самостоятельное государство. Потому, руководство обеих стран горячо поддерживало всё, что вело к ещё большему сближению. И дерзкое письмо Эльзы попало, что называется, в мэйнстрим.
Вопрос решался на самом высоком уровне. Хонекер лично по телефону договаривался обо мне с Брежневым. Тот не возражал. Затрат почти никаких, риска нет, а разрекламировать крепкую дружбу девочек двух стран можно широко. С идеологической точки зрения с моей стороны всё идеально, лучше не придумаешь, я даже не готовый кандидат на плакат, плакаты с моим изображением уже издают в СССР. Эльза, правда, пока на плакаты ещё не попадала, но это дело поправимое. И Брежнев дал команду обеспечить мою поездку в ГДР.
Закрутились, зашевелились винтики партийных машин КПСС и СЕПГ. Понеслись навстречу друг другу согласования и уточнения. Написали для меня послание от пионеров СССР пионерам ГДР. Заново переписали письмо Эльзы Хонекеру, оставив от оригинала хорошо, если десятую часть. Наконец, механизм провернулся, и настала пора выходить на сцену мне и Эльзе. Причём мы с ней до конца декабря даже и не знали о том, что уже являемся актёрами грандиозного спектакля.
Моего согласия на поездку в ГДР никто спрашивал. Я был назначен на самом верху, и отказаться было немыслимо. Я был чем-то вроде британской королевы. Вроде нужна и незаменима, но её собственное мнение ни по одному вопросу никого не интересует.
Мне дали всего один вечер на сборы. Утром 30 декабря домой за мной пришла машина, и меня отвезли в московский горком ВЛКСМ. И там меня до вечера инструктировали, как вести себя за границей и что делать в различных ситуациях. Я даже за обедом продолжал зубрить профессионально написанную историю моей дружбы с Эльзой в «Артеке». Эльза, со своей стороны, в это время тоже заучивала эту же историю. Это чтобы мы с ней журналистам врали одинаково.
Вместо заграничного паспорта мне выдали две неубиваемые бумаги — подписанное лично Хонекером приглашение в ГДР и разрешение на выезд из СССР и возвращение обратно за подписью Брежнева.
Сопровождал меня весёлый и улыбчивый молодой человек по имени Степан. Не иначе, из «кровавой гэбни». Прямого сообщения между Москвой и Карл-Маркс-Штадтом не было, поэтому мы вылетели на самолёте в Берлин. В аэропорте мы шли не с общей толпой, а через зал для официальных делегаций. Подписанная Брежневым волшебная бумага тотчас снимала все вопросы и открывала все двери. Никаких деклараций я не заполнял, да и вещи мои никто не попытался осмотреть.
То же самое повторилось и в Берлине, с той лишь разницей, что на контроле я, как флагом, размахивал бумагой уже от Хонекера. На выходе из аэропорта меня ждали. Степан передал меня с рук на руки Фрицу, своему коллеге из Штази, выдал мне двести марок на карманные расходы, напомнил телефоны советского посольства, после чего вернулся в аэропорт. Он своё дело сделал и возвращался в Москву.
А мы с Фрицем погрузились в такси поехали на вокзал. До Карл-Маркс-Штадта нам предстояло добираться на поезде. Фриц мог говорить по-русски. Вполне грамотно, но не чисто. Акцент чувствовался. Впрочем, он этим своим умением не злоупотреблял. Говорил Фриц очень мало и исключительно по делу. А улыбаться он, по-моему, вовсе не умел.
Вот так вот и получилось, что свой тринадцатый день рождения и новый, 1974, год, я встретил в роскошном двухместном купе в обществе лишь хмурого Фрица, приближаясь со скоростью движущегося поезда к одному из крупнейших городов социалистической Саксонии, городу Карл-Маркс-Штадт…
На вокзале нас с Фрицем встречали. Не толпа, конечно, нет. Но человек двадцать встречающих набралось. А вот про одежду я не подумал. На дворе январь месяц, а в ихней Саксонщине температура где-то плюс десять сейчас, да ещё и солнце светит. Мне в моём московском пальто стало жарко, едва я на перрон спустился.
Рядом со мной спрыгнул на землю Фриц, поднял мой чемодан, и мы с ним двинулись в сторону группы встречающих. Эльзу я сразу узнал. Во-первых, я видел её раньше на фотографии, а во-вторых она была тут единственным, кроме меня, ребёнком. Остальные были взрослыми.
Эльза тоже узнала меня. С радостной улыбкой на губах она шагнула вперёд и протянула мне букет белых роз. А затем обняла за плечи и поцеловала в обе щеки. Слышу, вокруг щёлкают фотоаппараты. Пару раз и вспышки мигнули. Понятно, кто меня встречает. Корреспонденты. Газетчики. Блин, мало мне было от своих письма получать тысячами, так теперь ещё и немцы писать начнут наверняка. Когда я всё это читать-то буду?
А Эльза, тем временем, разжала свои объятия, отступила на шаг и произнесла по-русски явно заученную заранее фразу:
— Дорогая Наташа! От лица всех пионеров ГДР приветствую тебя в красивом городе Карл-Маркс-Штадт.
После чего она перешла на немецкий и бодро протараторила небольшую, минут на пять, но тоже явно заученную наизусть речь. Причём обращалась она больше не ко мне, а к газетчикам. И это правильно. Потому что я всё равно нифига не понял. Тыр-пыр-дыр. Немецкий язык я вовсе не знаю. Так, пару фраз вроде «хенде хох», не более. В школе-то мы английский учим. Знаю только, что существует так называемый «литературный» немецкий язык, а кроме него есть ещё и «разговорный». И если литературный язык един для всей Германии, то разговорных есть несколько диалектов.
