знания, не имея цельного представления об устройстве. Как награду, как достижение, как статус носите это имя. В нем – протест и чувство собственной важности, надменности. Но протест против чего, гой? Чем вы отличаетесь от демонов, если и те имеют неполное представление и так же считают себя исключением?
– Мы не убиваем из-за голода. Мы не убиваем, выполняя чужие приказы.
– Разве?
– Да.
– Послушай себя со стороны – что ты сейчас мне сказал. Не говори со мной до тех пор, пока не осмыслишь сказанное. А когда осмыслишь, скажи мне: чем вы, гои, отличаетесь от демонов?
Не сразу ответил.
– Ничем. Демон я, старик.
Негоди посмотрел мне в глаза: серьезно ли я сказал или насмешку в себе утаил.
– Ты еще не до конца мертв. Подаешь признаки жизни. Ошибся я, когда увидел тебя впервые. Возвращусь к вопросу своему – как ты мыслишь, почему Амен не может открыть глаза?
– Болезнь. Та, что не всякому врачу знакома.
– А что такое болезнь, гой? Пойдем, прогуляемся. Покажу тебе до Ночи места здешние и пищу.
– Трещина.
– Кто такой врач?
– Тот, кто может ее заделать.
– Врач – строитель?
– Врач – спасатель.
– Ты врач, гой?
– Нет.
– Почему?
– Я не имею достаточно знаний, чтобы спасать.
– Как тогда ты живешь в Катарсисе, если ты не умеешь себя спасать?
– Это другое. Я имею знания, как спасти себя.
– Так чем же ты не врач, если ты можешь спасти себя?
– Я не могу спасти другого.
– Кто тебе об этом сказал?
– Я знаю.
– Что ты знаешь?
Общение с Негоди давалось мне с трудом. Он давил своими вопросами.
– Старик…
Негоди остановился и присел. Сорвал какое-то растение и показал его мне.
– Это гни. Имеет сладковатый вкус, похож чем-то на мед.
Старик кинул его себе в рот и начал жевать. Затем сорвал еще и дал мне.
– Попробуй. Смелее.
Я с недоверием посмотрел на растение. Не особо хотелось его пробовать. Откусил часть. Прожевал. Съедобно. На мое удивление, очень даже неплохой вкус. Да, сладковатый.
– Это будешь приносить в дом. Это есть можно. Я покажу тебе то, что трогать не нужно.
– Понял. Ты сказал о времени, – решил я перевести тему, пока хозяин был занят сбором гни. – Есть те, кто умеет предсказывать будущее – свое и чужое?
– А есть те, кто умеет пить, дышать, ходить?
– Хочу узнать мое будущее.
– Это опасно.
– Чем же?
– Тем, что твое будущее многовариантно. Предоставить тебе один из многих вариантов – это значит склонить тебя к нему. Меняются события. Это последнее, что должно тебя интересовать, гой, – твое будущее.
– Ты знаешь свое будущее?
– Мне не нужно целостное представление о нем. Достаточно видеть ход определенных событий. Я не меч Катарсиса. Не вода его.
– Ты не желаешь со мною поделиться насчет времени? И кто такие наблюдающие?
– Нет.
Мы шли по новым для меня землям. Негоди молчал.
– Почему не желаешь новыми знаниями меня наполнить?
– Ты скажи мне вот что, гой, о протесте своем. Почему изгоя в себе воздвиг? Почему подвигом для тебя стало им быть? Говори честно и прямо, как с самим собой, если желаешь от меня получить ценность.
– Мы – рабы с самого рождения, отец. Мы не выбирали ни страны, ни языка, ни имени своего, ни отца своего и матери, ни положения в обществе семьи своей, ни внешности, ни цвета кожи, ни национальности, ни веры. Абсолютно ничего. Ни правителя своей страны, ни законов ее. Многие думают, что монархия – это напиток. А Коробка – защита их интересов, прав и жизней. Рождены рабами, чтобы рабов плодить. Они целую жизнь кладут на то, чтобы заработать на место в коробке, а когда заработали – то на место в гробу. А рабовладельцам это и нужно, им с радостью предоставят на это кредит, а создав карьерную лестницу, с улыбкой будут мотивировать подниматься по ней. Им важна конкурентоспособность. Рабовладельцу выгодно, чтобы раб не думал ни о чем другом, кроме семьи и как ее прокормить. Коробка навязывает нам правила, и те, кто позволили себе в мозг внедрить ее изобретения – те уже полутрупы, полуроботы.
– Вот оно что. Вот откуда лезет это ощущение особенности. Вот дыра, из которой прет твоя неугомонная, бушующая необузданность. Для меня, гой, что ты, что демон – одно и то же. Только облики разные и функции самореализации, исполнения. Вы – худшее применение впитанных вами же знаний. Я с большей симпатией отношусь к тем, кто видит меньше вашего и больше вашего. Вы – самое уродливое и неполноценное звено развития. Имея фрагментарные знания, ухватив крохи, выдавая ухваченное за пиршество, вы возомнили себя знающими все. Создав огонь, побуждающий к действию, вы поведете за собой подобных себе как к временному убежищу, так и на убой, с вероятность 50 на 50, потому что сами не до конца осознали, в какой стороне спасение, а в какой гибель. И те, кого вы поведете, все до единого погибнут вместе с вами. Вы, узревшие часть, но не узревшие целостности, возомнили себя богами, и вседозволенность у подобных тебе – главное правило.
Если бы ты мог позволить себе принимать решения в Коробке, что бы ты сам воздвиг, кроме анархии, которая, подобно огню, охватила собой и пропитала каждое твое слово? Кроме разрушения, которое идет впереди тебя и слышится впереди слова твоего?
– Я был изобретателем в Коробке, старик. И мне известна участь изобретателя, его ноша. Мало изобрести новое, несущее ценность, – нужно еще быть распятым и униженным за это.
– И что же ты изобрел?
– Я создал возможность открыть глаза другим.
– Если ты, изобретатель, создал возможность открыть глаза другим, то почему же у Амена они до сих пор закрыты?
– Я с Аменом незнаком.
– Имеет ли великую ценность то изобретение, о котором ты говоришь, если без присутствия создателя оно бесполезно?
Замолчал. Нечего было ответить.
– Я боролся за него. Изо дня в день. Я верил в него. И меня не сломали: ни меня самого, ни веры в мое изобретение.
– Чем тебя наполнила эта борьба, кроме воздвигнутого в себе изгоя?
– Я готов был убивать за него и…
Остановил себя. Задумался. Сам не ожидал того, что сказал.
– Теперь ты взглянул на себя моими глазами – почему те же демоны вы. Уже хорошо. Вот, смотри, а это в руки не бери. Кор это, с виду выглядит, как гриб. Не ешь, нельзя.
– Откуда тебе известно, что нельзя есть, если не ел его?
– Видел, как не ест его другое. Порождение Катарсиса,
