Словно блеск молнии пронзил сознание Марты. Она увидела белоснежного, сияющего неземным светом ангела. Марта словно во сне сделала еще шаг с полной готовностью повалиться в ноги спасителю. Вся она была в это мгновенье переполнена священным ужасом и нечеловеческой радостью.
— Марта, что нам делать!? — тихий, словно ветерок, коснулся ее ушей голос. Из сумерек в луч вышла Иллона.
Подогнутые, готовые пасть на колени ноги Марты выровнялись, священный ужас и надежда сменились глубоким разочарованием.
Денник Хижры был открыт, белый, как снег, жеребец дрожал мелкой дрожью. Он уже был поседлан. Иллона держала в руках уздечку. Придя в себя, Марта спросила: — Хочешь прорваться, ускакать?
— Да, а ты?
— Я своего застрелю. Деваться с лошадью некуда. Везде найдут. Отнимут — жестоко убьют. Лучше пусть я сама, без мук, — Иллона схватила руку Марты. По ее лицу текли крупные слезы.
— Прощай, не поминай лихом, — сказала она непослушными губами.
Девушки крепко обнялись. Обе рыдали.
— С Богом, — сказала Марта, освобождаясь.
— Сын Принца-Рюделя и Тзи Квин им не достанется, — уже сжимая револьвер, крикнула Марта вскочившей в седло Иллоне.
Звонкий топот копыт наполнил конюшню. Иллона вылетела чуть ли не галопом из ворот. Там послышались крики мясников. Загудели моторы. Богатый говорил по беспроволочному телефону. Но потом увидел всадницу, завел мотор и начал пятить Шиномаз задом.
Открыв денник Гракха, Марта увидела свое сокровище в небывалом состоянии. Низко опустив голову, жеребец медленно подошел к ней. В нем и капли не оставалось той жизненной силы, что играла в нем всеми мускулами, светилась в глазах, в красивой благородной поступи. Одно уныние было написано во всех его движеньях. Марта подала ему на ладони любимое лакомство, сахар, но Гракх его не тронул.
Сердце Марты облилось кровью. Оно сжалось до боли. Стиснув зубы, девушка вложила в ухо жеребца дуло револьвера. Она не услышала выстрела. Увидела только, как подкосились ноги Гракха и как он рухнул наземь. Последние конвульсии пробежали по мускулам, зашевелились ноги. Марта упала на труп своего любимца.
Так ее и застали мясники. Они сладострастно уставились на ее стройные, высоко оголенные ноги, на рассыпавшиеся смешавшиеся с конской гривой волосы. Один молодой взялся поднимать Марту. Кто-то сбегал за главным. Главный тотчас же заявил, что обязан составить протокол. Он объявил Марте, с которой продолжал бороться мясник, что она будет отвечать по двум статьям.
По одной: за жестокое обращение с животным, по другой за уничтожение подлежащего продаже с молотка имущества.
После составления этих бумаг, главный приказал выводить из конюшни лошадей. Распродажа началась.
Человек-жаба назначал цену. — Кто больше? — орал он. Но у покупателей был сговор: цен не поднимать. Распорядитель три раза постучал молотком по русскому императору. Холстомер пошел за бесценок. Мясник выкладывал на стол ассигнации. Заседатель разделил его участь. И Карагез, и Фру-Фру и Машка с сыном и все другие, и даже несчастная старенькая Россинанта были проданы. Над этой кобылой особенно издевались. Толстый мясник с шишкой на широкой шее щупал старушку, хохотал. Кричал, что она и ломаного гроша не стоит, что мясо будет твердое. Богатый распорядился: — Мы продадим эту дрянь в зверинец.
Проданные лошади ждали погрузки в грузовики. Взглянуть на них нельзя было без жалости. Даже шерсть на них как бы потускнела, стала дыбом. А глаза! Кто осмелился бы заглянуть в них, имея человеческое сердце, тот навеки запомнил бы их выражение. Какая великая тоска светилась в глазах этих тварей Твоих, Господи!
В грузовики добровольно заходить лошади не хотели. Каждая билась с человеком за свою жизнь. Палки пошли в ход. Человеческий крик, словно рев взбесившихся горилл стоял в воздухе.
Отец Илларион прибежал с поля. — Как вам не стыдно! Вы люди или дияволы? — кричал он. Но голос его тонул среди голосов, среди ударов палок, среди топота копыт на откинутых с грузовиков деревянных помостах. В коробке раздался голос Богатого: — Скажите этому сердобольному чудачку, что бифштексы будут вкуснее, если их сначала хорошенько побить.
Распорядитель, не сморгнув глазом, исполнил приказание. Отец Илларион, словно новый Иов, горестно воздел руки к небу. Он увидел в яркой небесной синеве быстро бегущую к горизонту белую трещину. — Не такая, не аэропланная трещина могла бы возникнуть, — подумал он с отчаянием. Смятенная душа его вызвала к Богу. Он чуда ждал. Но небо было расколото не Божеским, а человеческим могуществом. Низко опустив голову, отец Илларион пошел, сам не зная куда, ему хотелось уйти без вести.
Лошадей увезли. В поле забрали коров и овец. Пусто и страшно стало во дворе замка.
Все дальше и дальше звучал голос Игната: Иллона, где ты? Иллона-а-а-а!
К вечеру в замке оставались только Марта, тяжко больной Марк и Волчок.
Ночью Марк как бы пришел в себя, он поднялся на постели и сказал во тьму:
— Вий поднял свои железные веки.
Все разбежались. Остался один Волчок. Он, порой, охотился на мышей и зайцев, но большую часть времени проводил на крыльце замка. Прекрасная, большая голова его покоилась на вытянутых лапах. Иногда он поднимал ухо, принюхивался, привставал, и снова безнадежно подала его голова… Однажды он быстро вскочил и напряженно устремил свои желтые, волчьи глаза в пространство. Нос его заерзал, уши навострились, он прислушивался к чему-то, понятному ему одному, и вдруг шерсть у него поднялась дыбом, глаза потускнели, он поднял высоко голову и завыл. Выл долго, протяжно, как воют псы, учуяв надвигающееся несчастье. Потом, поджав хвост, печальной рысцой затрусил вон со двора…
Богатый купил замок со всеми угодьями. Это приобретение было сделано посредством всяческих махинаций и при участии многих деловых людей. Конечно, не обошлось и без помощи ординатора. И снова взвыли адскими голосами разноцветные автомобили. И каждый взвывал на свой лад. Многие ясно выплевывали свое: «Веее-ль… зееее-вул». Другие пришепетывали, и слово это несколько стушевывалось, а третьи — самые дешевые — блеяли потише, подобострастно. Делали это так, как, скажем, мелкие людишки ведут свой разговор в присутствии тузов. И у машин все шло по чинам. Это, как сам диавол, а за ним черти, чертенятки, чертенята. Шиномаз Богатого вел за собой бесовскую стаю машин. Ехали не только легковые автомобили. Ехали мешалки для цемента, бульдозеры, подъемные краны, электрические пилы и черт его знает, что только не ехало! Мастодонты на огромных зубчатых лапищах, тракторы — красные и желтые, пузатые чудища цистерн… И все это рычало, грохотало, визжало. Черный дым, как диавольский хвост, взвился к небу, вонь поплыла над кустами и полями… Все, что было живого в поле, бросалось наутек, пряталось в норы. И деревья пришли в явное смятение. У каждого дерева выяснился свой характер. Иные — уже будто сразу стали привядать, листья на них съежились, замерли. На других, наоборот, листья забили тревогу, а величественные, серебряные тополя, как умудренные сединами старцы, сокрушенно покачивали своими верхушками. Новый дух заполнил пустые помещенья замка. И там сразу все изменилось. Ни одна вещь не соответствовала этому духу. Новым глазам пришедших все казалось смешным анахронизмом — дуги, косы, шлеи, плуги, самые конюшни. Все это было обречено, годилось только на слом.
