Девять коротких, приглушенных звуков. Девять часов.
Я прокрутил запись назад и посмотрел последние фразы.
Да, вот и все. Мое повествование о судьбе спасательной экспедиции в район Звезды Фери подошло наконец-то к концу.
Какое-то время я разглядывал экран, словно ожидая чего-то, что должно произойти, потом пожал плечами и выключил аппаратуру. Я уже ничего не ожидал. Кроме необходимости выяснить, что же дальше.
Со вчерашнего дня я знаю, что обойдусь без болтовни. Мало того. Со вчерашнего дня мне следует торопиться. В любом случае, я мог себе это позволить. И было из-за чего.
Так или иначе, это дело у меня позади. Можно свихнуться не только от чтения старых побасенок, наподобие Дон Кихота. От писанины тоже.
Я поднялся и пошел взглянуть на ферму. Там был поздний вечер. Дома и копии отбрасывали гротескно удлиненные тени. Башня лаборатории казалась выплавленной из черного базальта. Я уже слишком хорошо знал, что ее каменные стены — маскировка. Декорация, которую в любую минуту можно переставить в другой угол. Все время, что я провел за пультом светового пера, я не переставал об этом думать. Это значит, со вчерашнего дня.
Я уже знал, что сделаю. Полечу туда. Под утро или даже утром. Они не успеют выйти «на работу». Я их накрою там, в подземельях. Поброжу, подожду, пока они разговорятся, и вернусь снова. Послушаю, что они смогут мне сказать.
Я довольно долго смотрел на экран. Иба, низко наклонившись над столом, что-то делает с чьей-то то ли рубашкой, то ли курткой. В любом случае, рубашка эта не женская. Не знаю почему, но мне казалось, что первой окажется Нися. Но откуда мне знать, может, так и было. Мы об этом думали. Будь по другому, не появлялось бы никакой колонии на Четвертой. Или в любом другом месте.
В будущем у них не должно возникнуть затруднений. Реусс — биохимик. Умеет больше, чем обычные врачи. Он даже мозги умеет пересаживать. У Може такая же квалификация кибернетика, как, скажем, у меня. В конце концов, что такое воспитание как не управление? Пример управление из школьной программы?
Реусс умеет пересаживать мозг… Я подумал об этом и тотчас же пошел дальше в своих рассуждениях. Словно убедился, что становится темно. Или что-то в этом духе.
Вот такие-то дела с нашей памятью. Прошли едва сутки, а я уже позабыл, как это было, когда мне приходилось изо всех сил держать себя в руках, чтобы справиться со слабостью. И не только, глядя на них или вспоминая Петра либо Реусса. Чувство отвращения, сдавливающего горло, враждебности, стало теперь таким же далеким, как забытое с детства решение отправить бабушку за то, что она не пустила меня гулять.
Забытое с детства? Не слишком ли этого много?
Я пожал плечами.
Петр встает. Далеко отодвигает кресло, выпрямляется и говорит что-то Муспарту. Второй Муспарт появляется под окном здания и сразу же снова исчезает в темноте. Иба поднимает голову и улыбается Петру. Тот кивает головой и уходит. Может, она попросила, чтобы он принес ей новую катушку ниток?
Да. Я туда полечу. И только потом дам знать на Проксиму. Я должен знать, что они там задумали. Может, это только забава? Игра в модели?
Ерунда. Не следует прятать голову в песок. Несмотря на это, я не воспользуюсь каналом, о котором говорил Гус при прощании. Пока не воспользуюсь. Утром. Или позже. Когда вернусь оттуда.
Я улыбнулся и загасил экран. Это ж надо, я уже могу не бояться собственной улыбки.
Собственной? Значит, чьей?
Сколько раз я повторял здесь, в этой кабине, подобные вопросы? Сколько раз я вдалбливал себе потом в голову, что они беспредметны? Особенно, в той конкретной ситуации, в которой я оказался.
Что, собственно, вызвало эту перемену? Улыбка Петра? Моя собственная улыбка? Или то, что я увидал в этой башне?
А если попросту прошло время, которое необходимо, чтобы я начал отдавать себе отчет в границах, до которых человек может двигаться безнаказанно, действуя наперекор собственной личности?
Не стоит к ним приближаться.
По крайней мере, пока.
Пойду проверю посты. Взгляну на записи, сменю барабаны с лентами. Вернусь, съем что-нибудь и отправлюсь спать. Сегодня впервые я засну так рано. И это не из-за того, что я закончил свое повествование, предназначенное для… Хватит об этом. Нет. Впервые за все это время мне просто спать хочется.
Я бросил взгляд в сторону пульта связи. Зеленый глазок, сигнализирующий о получении сообщения с Земли, мигал непрерывно. Не к спеху. Сегодня я уже не хочу ничем заниматься.
А может, чувствую, что я еще не готов дать ответ?
На этот раз я шел напрямик. Пилотировал сам. Отключил даже фонию на компьютере. Оставил только координационную сетку на экране. Как бы там ни было, этим коридором я шел в первый раз.
Над рекой я свечой пошел вверх и, не включая тормозных двигателей, ударил дюзами главной тяги. Корабль я удержал вертикально. Все шло как по маслу. Я опустился в метре, может, в полуторах, от центра круга, выжженного во время последнего старта.
Разумеется, они должны были поймать меня радаром. И уже несколько минут были предупреждены. Достаточно времени, чтобы спрятаться. Изобразить «обычный рабочий день». Слишком мало, чтобы замаскировать следы сегодняшней деятельности в «лаборатории».
И именно поэтому я был уверен, что застану их всех. Впрочем, впервые случалось, что я прилетаю, не предупредив, нарушая ежемесячное расписание рейсов, к тому же, через два дня после обычного визита. Такая неожиданная «инспекция» не предвещала ничего хорошего. Трудно, чтобы они думали иначе.
Я ошибался. На встречу со мной вышел один Може. Не к воротам. Он стоял посередине площадки и щурился, так как солнце светило ему прямо в лицо. Ждал.
Я приближался к нему неторопливо, поглядывая налево-направо, как человек, который заранее хочет, чтобы знали, что он прибыл, но не собирается ничего говорить. Во всяком случае, ничего приятного. Когда нас разделяло не больше пяти шагов, я остановился.
Сказал:
— Добрый день, Петр.
Впервые я обратился к нему по имени. Он принял это без содрогания.
— Опять тебя одного оставили? — спросил я. — Куда же все сегодня направились? К морю? Или до сих пор работают на поле?
Он не отвечал. На мгновение опустил веки, потом выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза.
— При такой погоде дома усидеть трудно, — продолжал я. — Но у вас это нормальное явление. Так что?
Его левую щеку свела судорога. Лицо помрачнело.
— Значит, знаешь, — сказал он.
В этом не было ничего от раскаяния. Смущения. Ему не приходилось себя перебарывать. Он был просто зол, что я так ставлю вопрос.
