на свете, до сих пор богов мне встречать не доводилось. Но одно я усвоил и тебе скажу: тот, кто крепок духом и твердо стоит на ногах, в их поддержке не нуждается. Трусам же и малодушным они сами помогать не желают. А теперь пойдем. Привыкай к солдатскому житью.
Стратоник бросил последний взгляд на город, который уже штурмовал рассвет, цепляясь белыми пальцами за башенки крепостной стены. Там спала Поликсена, там осталась прежняя его беззаботная жизнь. Но молодость беспечна – ей недосуг сожалеть о прошлом или задумываться над будущим. И, возможно, она в своем праве. Юноша тряхнул головой и зашагал бок о бок с Филодемом, навстречу тому, что уготовила им Судьба.
* * *
Тучи над Пергамом сгущались уже давно.
Старая пословица гласит, что двум медведям тесно в одной берлоге. Сирийский царь Антиох был раздражен возросшим могуществом римлян и, не желая поступаться своей властью в Азии, начал подыскивать союзников. Воинственным настроениям Селевкида немало содействовал и укрывшийся при его дворе заклятый враг Рима – Ганнибал. После разгрома что-то сломалось в этом колоссе. Тот, от чьей поступи некогда содрогнулась италийская земля в громовом: «Hannibal ad portas!», превратился в озлобленного, желчного бродягу, изгоя, перед которым одни за другими захлопывались ворота всех городов и двери всех государей. Однако ненависть к выкормышам капитолийской волчицы крепко держала его на свете, и он дышал ею, как иные дышат воздухом, со сладострастием растравляя собственную рану, пока, наконец, не обрел в Антиохе родственную душу.
Но, к несчастью, соседи, знакомые с неумеренными аппетитами сирийца, не спешили плениться его опасной дружбой и сделаться послушными руками для загребания жара римского костра. Когда настал черед Эвмена, Антиох, кроме всего прочего, предложил ему в жены свою дочь. Он рассчитывал, что пергамский царь по молодости лет соблазнится такой приманкой, а еще – союзом с ним, великим, и легко нарушит прежние обязательства. Тогда можно будет и сокровища его пощипать: в сирийской-то казне давненько ветер гуляет. Но тут Антиох ошибся. Атталиды не питали пристрастия к брачным узам. Они либо умирали холостяками, передавая власть племянникам, либо женились очень поздно, как отец Эвмена, Аттал, в сорок семь лет повстречавший свою Аполлонию – дочь простого горожанина из Кизика. Эвмен не был исключением и уж менее всего хотел бы заполучить в супруги перезрелую сириянку, кислую, как уксус, и сварливую, точно рыбная торговка. А наглость и бесстыдство, с какими будущий тесть толкал его на предательство, привели его, обычно сдержанного и рассудительного, в бешенство. Пришлось лукавым посланцам ворочаться несолоно хлебавши. Такого щелчка Антиох простить не мог: еще поплатится этот захолустный царек за свою дерзость.
Тем временем у него самого дела были отнюдь не блестящи. Военное счастье переменчиво, и римляне разбили его при Фермопилах. А дружок римлян кто? Эвмен. Это он их науськивал, подстрекал. Охваченный яростью, Антиох, вопреки советам Ганнибала, ринулся к границам Пергамского царства и топтался там, как вепрь в огороде. Но ему опять не повезло, и вскоре братья Сципионы на пару с Эвменом погнали его обратно. Помятый Антиох ушел за реку Фригий и окопался у городка Магнесия в Сипилонских горах. Здесь он повелел провести ров глубиной в шесть локтей и шириной в двенадцать, по внешнему обводу насыпать двойной вал, а на внутренней кромке воздвигнуть стену со множеством башен. Войска Антиох стянул со всей державы. Одной только пехоты шестьдесят тысяч и двенадцать конницы. А еще – колесницы и слоны. У римлян же вдвое меньше: два легиона да вспомогательные отряды и пергамская конница, которую должен был возглавить сам Эвмен.
И все же, несмотря на многочисленность своего воинства, Антиох лишь огрызался, но не давал втянуть себя в битву. Памятуя о Фермопилах, он прибегнул к хитрости и попытался снестись с захворавшим Публием Сципионом. Даже вернул ему захваченного в плен сына, рассчитывая на заступничество в превратностях войны. Однако, кроме уклончивого совета, ничего не добился. Обе армии уже который день без дела торчали перед укреплениями. Наконец римляне, обозленные проволочкой, приступили к своему полководцу и потребовали вести их в бой. Если трус Антиох сам не выйдет, они прорвутся в его лагерь и перережут сирийцев, как скот.
Споры продолжались до глубокой ночи. Вернувшись к себе в палатку, Филодем сбросил плащ на руки подбежавшему Стратонику и вытянулся на жестком походном ложе, из-под полуопущенных век наблюдая за юношей. Вопреки его опасениям, Стратоник довольно легко приспособился к солдатской жизни. Конники – грубый народ, но веселым, отзывчивым нравом он быстро снискал всеобщую дружбу, в нем видели товарища, а не любимчика командира, хотя, побаиваясь гнева Филодема, воздержались от шуточек, которые обычно проделывают с новичками. За прошедшие месяцы юноша осунулся и похудел, тело его стало более жилистым, голос хриплым, однако губы по-прежнему улыбались, а в глазах блестели задорные огоньки. И сейчас он едва не приплясывал от возбуждения: ведь завтра первый в его жизни настоящий бой.
Глядя на него, Филодем вздохнул. Он слишком много навоевался на своем веку, чтобы ратные труды вызывали в нем приподнятое чувство, да и раньше считал их лишь неизбежной необходимостью. Война была его ремеслом – не более. За двадцать лет он свыкся с ней, как с нелюбимой женой, которой, однако, поклялся в верности. И Филодем честно исполнял свой долг – так пахарь выходит в поле, а рыбак – в море. Но теперь, пытаясь вспомнить, что изведал перед тем, самым первым, сражением, он не ощутил ничего: стократ повторенное, это чувство износилось и стерлось. Даже страх небытия, знакомый каждому живому существу – от труса до храбреца, с годами в нем притупился. Ибо нет на свете ничего обыденнее смерти – кто-то должен уйти, но все прочие до времени остаются. И только одно никогда не тускнело в его памяти: рыжее солнце, огромное и жгучее, которое было, есть и пребудет, когда он сам уже давно обратится в горстку летучего праха. Филодем мог представить мир, где больше нет его, но не мыслил мира без солнца.
– Учитель...
Филодем вздрогнул и провел рукой по лбу. Он совсем забыл о присутствии Стратоника.
– Проверь сбрую, оружие и ложись. Перед битвой нужно хорошенько выспаться, иначе утром будешь, как вяленая рыба.
Юноша послушно выполнил приказание, однако Филодем не спешил следовать собственному совету. Вместо этого он придвинул к себе глиняную лампу, устроив так, чтобы свет не мешал Стратонику; потом достал из седельной сумки чернильницу, тростниковое перо и маленький свиток папируса. Двадцать лет он оттягивал эту минуту,
