— Елена? Что делаешь здесь ты?
Размахивая кнутом из бычьей кожи, его возлюбленная спрыгивает на землю.
— Ты не хочешь рассказывать мне, за что вы погибаете, — выпаливает она, тяжело дыша в тяжелых доспехах, — вот я и решила узнать все сама. Я только что с берегов быстротечного Мендера, где твои враги готовятся к кавалерийской атаке на стан Эпистрофоса.
— Возвращайся в крепость, Елена. Возвращайся в Пергам.
— Парис, армия, с которой ты сражаешься, — это греки. Идоменей, Диомед, Сфенел, Евриал, Одиссей. Я знаю этих мужей. Ты знаешь их? Клянусь флейтой Пана, я ходила на свидания с половиной из них. Ты ни за что не догадаешься, кто возглавит эту кавалерийскую атаку.
Парис делает попытку:
— Агамемнон?
— Агамемнон!
Пот градом катится из-под шлема Елены, как кровь по обрезу скальпа.
— Мой собственный шурин! Ты мне еще скажи, что сам Менелай выступил против Трои!
Откашлявшись, Парис подтверждает:
— Сам Менелай выступил против Трои.
— Он здесь? — восклицает Елена, ударяя в нагрудник. — Мой муж здесь!
— Верно.
— Что происходит, Парис? С какой целью эти мужчины с Аргоса, коней питающего, проделали весь этот путь в Илион?
Царевич запускает косточкой персика в нагрудник Елены. В гневе он подыскивает эпитеты. «Тупоголовая Елена, — называет он ее про себя. — Толстокожая лакедемонянка». Он чувствует себя разбитым и поверженным, загнанным и стреноженным.
— Ладно, любимая, ладно… — Елена с ее железной волей, чугунная задница, бронзовое седалище. — Они пришли за тобой, любовь моя.
— Что?
— За тобой.
— За мной? О чем ты говоришь?
— Хотят украсть тебя еще раз.
К концу этой фразы Парису показалось, что увядающая красота Елены опустилась еще на одну отметку. Лицо ее мрачнеет от гнева, обиды и смущения. Она стареет на глазах.
— Они дали клятву. Царь Тинтарей заставил твоих ухажеров поклясться, что они будут верны тому, кого ты изберешь в мужья.
— Я?
Елена запрыгивает в колесницу.
— Ты ведешь всю эту глупую и отвратительную войну из-за меня?
— Ну, не совсем. Ради чести, ради славы, ради превосходства. А теперь поторопись в Пергам — это приказ.
— Уже лечу, дорогой, — и она поднимает кнут, — но не в Пергам. Вперед, Антон!
Она щелкает кнутом.
— Вперед, Ксантос!
— Тогда куда?
Вместо ответа возлюбленная Париса уносится прочь, оставляя его глотать горькую пыль.
С кружащейся от возмущения головой, дрожа от угрызений совести, Елена мчит по полям Илиона. Со всех сторон разворачивается кровавая драма — оскорбляющее человеческие чувства зрелище поруганной плоти: воины с выбитыми глазами, обрезанными языками, отсеченными конечностями, вспоротыми животами, словно рожающие собственные внутренности, — и все это из-за нее. Она рыдает — не таясь, безудержно, и огромные, похожие на драгоценные камни слезы стекают по морщинистым щекам и звонко капают на нагрудник. Муки Прометея — увеселительная прогулка по сравнению с тяжестью чувства вины, Столбы Геракла — пушинки по сравнению с сокрушительным валуном на ее сердце.
«Честь, слава, доблесть: чего-то я не понимаю, — думает Елена, обозревая бойню. — От меня ускользает сущность проблемы».
Она достигает топкого и зловонного Лисгарского болота и натягивает поводья перед сидящим в грязи пехотинцем, юным мирмидонцем, у которого, надо полагать, особо почетная дыра от копья в нагруднике и исключительно славное отсутствие правой руки.
— Не можешь сказать, где мне найти твоего царя? — спрашивает она.
— Клянусь глазами Геры, на тебя приятно смотреть, — со стоном произносит солдат, заматывая кровоточащий обрубок полотняной тряпкой — доблесть в чистом виде.
— Мне нужно найти Менелая.
— Попытай счастья в гавани, — молвит он, показывая направление обрубком. С обмотанного обрубка капает, как из протекающего крана. — Его корабль — «Аркадия».
Елена благодарит воина и направляет коней в сторону темного, как кровавое вино, моря.
— Ты, случайно, не мать Елены? — кричит он ей вослед. — Какое у тебя прекрасное лицо!
Спустя двадцать минут, пошатываясь от жажды и вони конского пота, Елена останавливается вблизи грохочущих волн. В гавани стоит на якоре тысяча кораблей с крепкими бортами, с мачтами, глядящими в небо, словно лес оголенных деревьев. Вдоль всего берега соотечественники Елены возводят прочную деревянную стену, очевидно, опасаясь, что, если линия фронта продвинется сюда, троянцы без колебаний подожгут флот. В соленом воздухе звенят топоры ахейцев — глухой стук и треск падающих акаций, звуки обтесываемых бревен, заостряемых столбов частокола, насыпаемых брустверов сливаются в какофонию, заглушающую хлопанье парусов и грохот прибоя.
Елена направляется вдоль пристани и вскоре замечает «Аркадию», крепкий пентеконтор, ощетинившийся полусотней весел по бортам, словно еж иглами. Взойдя по сходням, она сразу же сталкивается со своим мужем, постаревшим, изрезанным морщинами, но все еще, несомненно, узнаваемым. С плюмажем из павлиньих перьев, Менелай стоит на полубаке, разговаривая с бригадой мускулистых строителей, наставляя, как правильно размещать колья. Красивый мужчина, решает она, напоминает воина на коробках с презервативами. Понятно, почему она выбрала его, а не Сфенела, Евриала или кого-либо другого из своих ухажеров.
Когда рабочие отправляются высаживать свои защитные рощи, Елена подбирается сзади к Менелаю и легонько ударяет его по плечу.
— Привет, — произносит она.
Он всегда был бледен, но теперь от лица его отхлынуло даже то небольшое количество крови, которое там еще сохранилось.
— Елена? — ахает он, моргая, словно его окатили ушатом помоев. — Это ты?
— Верно.
— Ты… э… постарела.
— Ты тоже, дорогой.
Он стягивает шлем с плюмажем, топает ногой по полубаку и отвечает сердито:
— Ты меня бросила.
— Да. Именно так.
— Проститутка.
— Возможно.
Елена поправляет поножи.
— Я могла бы заявить, что меня околдовала Афродита улыбколюбивая, но это было бы ложью. Дело в том, что меня охмурил Парис. Я без ума от него. Извини.
Она проводит сухим языком по потрескавшимся губам.
— Есть что-нибудь выпить?
Зачерпнув половинкой выдолбленной тыквы из своего личного бака, Менелай протягивает ей пинту пресной воды.
— И что привело тебя сюда?
Елена берет ковш. И, широко расставив ноги, чтобы компенсировать приливную качку, делает жадный глоток. Наконец произносит:
— Я желаю сдаться.
— Что?
— Хочу уплыть с тобой домой.
