– Какой контракт? – Я начал плохо соображать в преддверии паники.
– А кто у нас главный редактор? Не вы ли? Заделался начальником – не говори, что не дюж. Раньше надо было думать. – Речь Гавинского была приторной и одновременно едкой, как эфир для наркоза.
Я пятился, а когда сообразил, что приближаюсь к столу, где меня ожидают электродные пластины и змеи проводов, было уже поздно. Те двои, что казались безмолвными тенями, скрутили меня с профессиональной сноровкой.
– Вот и славно, Сергей Петрович, – Гавинский похлопал меня по щеке.
Я мог только мычать – штырь между зубами служил отличным кляпом. Упаковали меня быстро и надежно, стянув ремнями конечности и зафиксировав голову.
– Мы не можем позволить себе тратить десятилетия на подготовку новых кадров, как древние. Современные методы куда эффективнее, хоть иногда бывают осечки.
Сволочь! Именно этого момента он ждал – сказать, что я могу не выжить. Или?.. Нет! Я не хочу превратиться в овощ! Не делайте этого! Не делайте этого со мной!
– Бесполезно дергаться, Сергей Петрович. Только хуже себе сделаете.
Гавинский, ублюдок! Рычу, пускаю слюни, вращаю выпученными глазами – все, что я могу. Щелчок и я погружаюсь в боль. Перед глазами полыхает сверхновая звезда. Мышцы скручивает узлами. Захлебываюсь криком.
Очнулся я сидящим в кресле. Вязкая нитка слюны, как паутина спускается на грудь. Жив. И даже что-то соображаю. Руки и ноги развязаны. Голова раскалывается. Скрип открывающейся двери заставил меня содрогнуться и зажать уши. Руки плохо слушались, как будто их оторвали и присобачили чужие.
– Ну-с, как ваши дела, Сергей Петрович.
У меня даже не было сил ненавидеть Гавинского. Я приподнял голову. Свет, просочившийся из коридора, больно резанул по глазам. Я едва успел различить, что Гавинский пришел не один. Цветные пятна долго хороводили под моими веками, прежде чем я снова начал видеть.
Напротив на полусогнутых ногах стоял вахтер. Пряча затравленный взгляд, он трясся, как от лютой стужи.
– Старик – муляж для тренинга, – сообщил Гавинский. – Если первая инициация была успешной, вторая не потребуется.
До меня с трудом дошел смысл его слов. Первое, что я осознал – возможно повторение пытки.
– Вы видите?
Хотелось крикнуть: «Вижу!» Не важно что, не важно где, лишь бы вновь не ощутить воздействие электрошока. Я издал нечленораздельное сипение.
– Смотрите внимательнее, Сергей Петрович. Как только увидите, возьмите то, что принадлежит вам по праву. Сразу полегчает, обещаю.
Гавинский плюхнулся в соседнее кресло и замер в ожидании.
Я покосился на него.
Ты меня не победил, нет.
Сделав глубокий вдох, я закрыл глаза и задержал дыхание.
Цельность, безотносительность, мощь, – повторил я про себя слова Гавинского и на выдохе открыл глаза.
Старик съежился под моим взглядом, но тут же я понял, что этот человек не имеет для меня иного значения, кроме того, что является носителем субстанции, принадлежащей мне по праву.
БЕЗОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ, – снова прозвучало в голове. Внезапно я постиг смысл этого слова. Я и страх этого человека – теперь одно целое. В тот же миг в области сердца старика я увидел пульсирующий сгусток. Предчувствие близкого экстаза охватило меня, и по телу прошла блаженная дрожь. Миг – и я ринусь навстречу этому сгустку, втяну его в себя, как губка. Но…
Господи! Сейчас наступит роковой момент, и я стану одним из них. Возможно, процесс преображения будет необратим, и я уже перестану контролировать себя.
Пальцы мои сжались в кулаки. Стиснув зубы, я с невероятным трудом заставил себя отвлечь внимание от предмета вожделения.
– Э нет! Так не пойдет! – Гавинский внимательно следит за мной. – Не огорчайте меня, Сергей Петрович. И не вынуждайте делать то, чего я не хочу… – Взмахнув рукой, он указал на провода, извивающиеся у меня под ногами.
И вдруг я не смог больше сопротивляться. Все вокруг изменилось. Исчезли пластины электродов и провода, исчез Гавинский с креслом, растаяли в воздухе стены и потолок. Передо мной стоял старик, вернее, его едва различимая оболочка, а сгусток теперь был таким явственным и желанным, что я невольно протянул к нему руки, и он сам собой поплыл ко мне. Вокруг стало абсолютно темно, светился только сгусток. Он источал аромат самых изысканных феромонов, исходящие от него флюиды погружали меня в состояние неизвестного мне доныне наслаждения. Наконец, сгусток коснулся моих рук, и меня охватило блаженство.
Когда я очнулся, я по-прежнему сидел в кресле, старик-вахтер лежал на полу, а Гавинский с кривой ухмылкой и ядом в глазах мерно и беззвучно мне аплодировал.
– Добро пожаловать в команду! – медленно сказал он.
Я отвернулся от него и, прикусив губу, ощутил во рту солоноватый вкус.
Свершилось!
Теперь я такой же, как все эти хозяева.
Я могу убивать доноров страха.
Приносить их в жертву общему делу. Во имя Улитки.
Слезы потекли по щекам. Я был противен сам себе.
Вернувшись домой, я закатил мотоцикл в пристройку, закрыл ее на ключ и поднялся в свою комнату. Противоречивые чувства переполняли меня.
Несмотря на ощущение вины и собственной мерзости, порция выпитого страха придала мне силы и вернула бодрость. Как и говорил Гавинский.
Теперь я должен был научиться накапливать избыток, очищать и хранить его до нужного момента. Носить в себе этот груз, чтобы затем передать главному кукловоду.
Через полчаса, когда я, приняв душ, лежал на кушетке и читал, в дверь постучали. Я со вздохом отложил книгу, накинул халат и открыл.
В коридоре стояла Эфа. На ней было восхитительное белое платье, такое нарядное, будто она собралась на свидание.
– Привет, – сказала девушка.
– Добрый вечер… Ты ко мне?
Что за глупый вопрос?
Я почувствовал себя немного неловко в тонком фланелевом халате. Отступив назад, жестом предложил ей войти.
Она вошла в мою комнатушку, оглядела обстановку.
– Неплохо ты устроился.
– Ты садись где-нибудь… Я сейчас переоденусь…
Я схватил в охапку одежду со стула и направился в санузел.
Когда я вернулся, Эфа листала книгу, которую я только что читал.
– Может, чай будешь?
– Нет времени, спасибо. Я хочу кое-что сказать. Вернее, попросить тебя об одной вещи, Сережа.
Я – само внимание и готовность помочь, особенно после такого явно не официального обращения. Эфа никогда не позволяла сокращать дистанцию между нами. Что изменилось?
– Можешь сходить со мной… в Дом молитвы?..
– Куда?!
Странная она все-таки девушка. Я вспомнил, что видел ее идущей на службу. Только сейчас до меня дошло, что Эфа – еврейка, и что она ходит отнюдь не в синагогу. Конечно, в Полиуретане ничего кроме этого сектантского Дома молитвы нет… Но зачем ей понадобилось приглашать меня?
