Анатолий Ириновский - Жребий

— Вспомнил.

— Где?

— В Иерусалиме, — сказал Нетудыхин вполне серьезно. — За плечами Иисуса Христа.

— Ну, я же говорил, блядь, кагэбист! И ты смотри, какой лютый и напористый! Прямо бес настоящий! — сказал Прайс и своей догадкой крайне изумил Нетудыхина. — Слушай, старик, у меня коньячок есть хороший. Пойдем, по пять капель жахнем.

— Дима, после такого собрания, ты что?! Тут голова раскалывается.

— У меня тоже. Как раз и подлечимся. Ну, по паре капель, не больше. Жахнем — и по домам разбежимся. Играть не будем.

— Да, знаю я тебя, — сказал Нетудыхин. — Тебе только доску покажи, — но заколебался.

— Ну так что, идем или нет? — переспросил Прайс.

— Ладно, пошли, — согласился Тимофей Сергеевич. — Но только по пять капель — завтра куча уроков.

— По пять с половиной. Я думаю, от лишней полкапли тебе хуже не станет.

И они пошли в спортзал к Прайсу лечиться от головной боли.

На следующий день разговор, начатый на собрании, неожиданно продолжился. Столкнувшись утром в вестибюле с Бузылевым, Тимофей Сергеевич спросил школьного астронома:

— Костя, что ты там вчера говорил о переходе материи в энергию? У тебя есть литература по этой теме?

— По энергетизму? Ну а как же, кое-что есть.

— Можешь дать?

— Ну.

— Принеси, пожалуйста. На недельку. Я хочу посмотреть, что там ученый мир говорит на этот счет. А вообще, ты извини меня за неуместное любопытство, из твоего вчерашнего выступления я так и не понял, веруешь ты в Бога или нет?

— Да хрен его знает, если правду сказать, — откровенно ответил Бузылев. — Иногда, как подумаешь отстраненно, — и готов верить. Ведь махина-то какая, а! И все четко работает, все просчитано, подогнано друг к другу. А иногда, как засомневаешься до дна до самого, — и не веришь: одна мерзость вокруг тебя снует. Где ж Он там? Чем Он занят? Мне вообще кажется, что современная научная картина мира несколько перекособочена: она недостаточно уделяет внимания исходной точке бытия. Мы открыли законы небесной механики, наблюдаем за их функционированием, с другой стороны — дошли до строения атома и от него танцуем. Но ведь атом — это уже определенный результат предшествующего преобразования. Это кирпичик, при помощи которого продолжалось дальнейшее строительство Вселенной. А что было все-таки в начале, до появления атома? Внеатомный вид материи, плазма? Праматерия? Тогда надо всю картину бытия рассматривать как последующую эволюцию этой праматерии.

— Но ведь оно так и есть!

— Так-то оно так, да не совсем так. Мы смотрим на атом через призму уже наличной Вселенной. А надо бы смотреть наоборот, через призму структуры доатомной материальной наличности. Могла ли она быть иной? Или она все-таки была изначально обречена закончиться таблицей Менделеева? Сегодняшнее состояние Вселенной — это единственный ее вариант или возможны другие? Я, например, не могу себе ответить на эти вопросы. Ибо при единственно возможном варианте нужно предположить чью-то волю, программу, Великого Конструктора. Тогда мир имеет начало, и Божественный волюнтаризм становится всеопределяющим фактором. Вот почему так первостепенен вопрос, что было в самом начале.

— "В начале было Слово", — сказал Нетудыхин, взглянув на Бузылева.

— Нет, Гердер утверждал, что в начале было Дело. Хотя не исключен и вариант со Словом. Но в таком случае всю физику надо послать на три буквы.

Они оба рассмеялись и разошлись по своим классам.

Эти раскалывающие душу сомнения были, конечно, ведомы и Нетудыхину. Однако тот безапелляционный экстремизм по отношению к верующим, который Бузылев обнаружил вчера на собрании, был Тимофею Сергеевичу чужд. Дорога к Богу непредсказуема, и христианство начинало свой путь именно с секты.

В этот же день, после уроков, у Нетудыхина состоялась беседа с Дашей Надлонок, где он, впрочем, сам вдруг оказался в роли притеснителя.

Они сидели в пустом классе, и разговор у них получался какой-то несуразный. Тимофей Сергеевич сказал:

— Даша, что ж ты меня так подводишь? Нехорошо как-то получается.

— Ничуть, — сказала Даша. — Я действительно подзабыла формулу глюкозы. Но потом вспомнила и ответила правильно. А Коротнев подсказал уже после моего ответа. Химичка необъективна, поставила мне четверку. Я ее исправлю. Пусть только меня спросит.

Даша не догадывалась, для чего собственно Тимофей Сергеевич оставил ее после уроков.

— Дело не в этой четверке, — сказал Тимофей Сергеевич. — Тут, понимаешь, какая петрушка получается. Меня вызвал директор и поднял шум, что будто ты занимаешься в классе религиозной агитацией.

— Это не правда, — сказала Даша и вся моментально как-то съежилась.

— Я знаю, — сказал Тимофей Сергеевич. — Поэтому я так открыто с тобой и говорю. Но что-то ведь произошло в классе?

— Да.

— Что?

— Был разговор на перемене. Я сказала, что даже Ньютон, открывший законы небесной механики, верил в Бога. Лямина мне сказала: "Заткнись ты со своим Богом, проповедница!" Мы завелись и поссорились. Вот и все.

— А почему речь зашла о Ньютоне?

— Перед этим у нас был урок астрономии.

— Кто присутствовал при вашей ссоре?

— Многие. Мы вышли из кабинета физики и шли на историю.

— И кто же, по-твоему, доложил директору об этом разговоре?

— Не знаю, Тимофей Сергеевич.

— М-да. И надо было тебе обязательно заметить в Ньютоне именно эту его слабость. Он, кстати, рассматривал Бога как первотолчок. А во всем последующем развертывании бытия Бог у него отсутствует.

— Нет, Тимофей Сергеевич, Бог есть. Он всегда присутствует.

— Откуда ты знаешь, Даша?

— А я не знаю, — сказала она обезоруживающе. — Я чувствую. Только Он присутствует не в каждом человеке. Чтобы Его обрести, человек должен…

— Даша! — сказал предупреждающе Нетудыхин. — Кончай! А то ты меня еще начнешь сейчас агитировать. Позволь мне иметь собственное мнение. Я прошу тебя, не ставь себя в дурацкое положение: о Боге в школе — ни слова. Иначе тебя завалят, и ты не получишь медали. Ты поняла? Только без всякой обиды.

Наступило молчание. Потом Даша сказала тихо:

— Ну и что? Обойдусь и без медали.

— Не будь дурой! — вспылил Нетудыхин. — У тебя светлая голова. А ты из-за своего упрямства хочешь усложнить себе дорогу в самом начале жизни. Зачем? Чтобы пострадать за Бога? Тебе еще представится такая возможность, уверяю, и не раз.

Помолчали.

— Пусть будет так, как будет, — сказала она. — Потому что, предав Его однажды, я потом стану предавать Его всю жизнь, пока не потеряю совсем. А человек без Бога, вы мне извините, Тимофей Сергеевич, — есть нуль. Папа мой людей без Бога называет духовными голодранцами.