В наши дни причины Великой войны 3000 года еще мало изучены. Этот вопрос весьма и весьма запутан. Достоверно известно, что некая весьма влиятельная милитаристская партия, объединявшая свиней из Центральных республик, вдруг захотела заявить о себе в государстве. Но не следует торопиться с выводами. Бесспорно только одно — Совет свиней воспринял объявление войны с какой-то свирепой радостью.
Полководцы из бывших домашних зверей были никудышные, и даже воодушевление нижних чинов не могло поправить дела.
Война велась тускло, без блеска, и все-таки это была великая война.
Глава пятая
Великосвинская война
Как только война была объявлена, мужчин и женщин выстроили шеренгами, точно мулов на бивуаке. Тут, как и положено по инструкции, прибыли специальные медработники — их по старинке до сих пор называли ветеринарами, — и по результатам осмотра была объявлена всеобщая мобилизация. Владельцы тягловых и ездовых людей ломили цены — аж дух захватывало; северные породы так подорожали, что те, кому посчастливилось их иметь, лишь посмеивались, сдерживая торжествующие улыбки.
А бывшие завоеватели мира, некогда великие полководцы, теперь волоком тащили пушки, неся фокстерьеров на плечах своих.
Фокстерьеров, известных воинственным нравом, отправляли служить в разведроту. Они стяжали славу на этом поприще, и все животные почитали за честь держать хотя бы одного фокстерьера, чтобы прогуливаться с ним по бульварам во время отпуска.
Добрый двуногий скакун стоил две тысячи франков. Многие полегли на этой войне. Их сгубили болезни и лишения.
Озабоченные судьбой конницы и провианта, поросята неплохо ухаживали за своими людьми.
— Человек, — говаривал один старый хряк, — стоит две тысячи франков; попробуйте мне только уморите моих людишек — как только мир подпишут, я с вас три шкуры спущу.
Людские страдания во время этой войны не могли не тревожить поросят с чувствительными сердцами, и они учредили общество по защите прав тяглового люда.
Тягловым приходилось хуже всего — в телеги впрягали одних стариков, и довольствия им не полагалось. Над ними поросята издевались с особой жестокостью, и никто уже не строил планов на «тихую старость». Если солдат больше ни на что не годился, его оправляли на бойню. Лучшие куски туш за гроши скупали бедняки. Стариками набивали колбасы — рожденные, осмелюсь сказать, в оглоблях, они шли в пищу стадам кабанов, после Тухлидовой операции обретших дар речи.
Великосвинская война абсолютно ничем не отличалась от войн, в которых истребляли друг друга люди. Ничего новенького в это регулярное бедствие свиньи не привнесли. Они осмотрительно придерживались идей Наполеона Первого и нескольких генералов, прославившихся впоследствии.
Впрочем, некоторую игру воображения можно разглядеть в распространении всевозможной заразы и изобретении массовых атак с удушающими газами.
Словом, и те и другие защищались от подобных мерзостей как могли, увязая в войне все больше и больше.
Рыли характерные норы-блиндажи, служившие убежищами. Барсуки, лисы и даже кролики развернули в этом отношении такую бурную деятельность, что солдаты 1914 года только рты бы разинули. Дрались под землею, били друг друга как придется, вслепую.
Земной шар стал бугристым, точно грецкий орех, и вот возмездие воинственному зверю — на него одна за другой посыпались неслыханные катастрофы. Тут и самые беззаботные смиренно запричитали: «Привела ж судьба родиться в этакие времена». И все-таки каждый сволочился с ближним своим, бил его, дрались друг с другом и люди — как умели, с небывалой яростью и жестокостью. Но великие умы Совета придерживались мнения, что еще есть к чему стремиться.
В этой войне, где торжествующие свиньи колотили друг друга в слепой своей ярости, случались проявления и героизма, и низости. Погибли миллионы юных подсвинков, из которых могли бы вырасти знатные хряки. Потом катаклизм сошел на нет, и война кончилась, как и все войны в мире, — бесславно.
Тягловый люд уж совсем было поверил, что его порода исчезнет с лица земли.
После такой школы страданий уцелевшим двуногим из артиллерийских полков оставалось лишь пенять на тяжелые времена и свинскую гнусь.
Однажды один конек из упряжки с боеприпасами тихонько шепнул своим отупевшим товарищам, что пора хоть что-нибудь предпринять, или мукам этим не будет конца. И вот вечером, когда свиньи отошли ко сну, в конюшне вдруг запели, и эти песни, нескладные, но такие пронзительные, вдохнули в людей надежду.
Глава шестая
Конюшня светлой памяти
Тусклый свет фонаря, заросшего жирной пылью, озарял ватагу ломовиков, стоявших на привязи у кормушек. Многовековой тяжкий труд отнюдь не облагообразил их породу. Не то чтобы они исхудали до крайности — просто идеал красоты теперь соответствовал их новым обязанностям.
Отменным вьючным скотом теперь называли совсем не того, о ком в прежние времена сказали бы «красавец-мужчина». Теперь человечество ходило совершенно голое, у всех на плечах и выях виднелись следы от хомутов и вьючных седел.
Развалясь на земле, теребя от нечего делать привязь, люди набивали себе брюхо и обменивались младенчески односложными восклицаниями, припоминая, кто кого лягнул и кого брыкнул. Всеми владело беспросветное уныние. Из каморки доносился отвратительный храп сторожевого поросенка.
Из хлевов и конюшен била в ноздри кислая вонь. Годовалый детеныш лепетал какую-то песенку на руках у матери, подмывавшей ему промежность. Мужик, сидевший чуть поодаль, — по-видимому, отец, — уперев подбородок в скрещенные руки, глядел в стену, где дрожало золотистое пятно от фонаря.
В другом углу конюшни малыш вдруг захныкал: «Ай-яй, ой-ой-ой-ой…»
Мужик все смотрел в стену и вдруг взмахнул рукой; ребенок умолк; кругом зашептались. Весь тягловый люд застыл в напряженном ожидании, не сводя глаз со своего товарища.
И вот мужичина вполголоса, без склада и лада, запел, и старая конюшня 10-го артиллерийского полка поросячьей армии вдруг словно бы оттаяла — легкое облачко пара согрело души несчастных, давно забывших о прежнем величии. Вот она, песня, которую пели в ту войну люди, оказавшись лицом к лицу с неизбывной своей тоскою:
Ветер вонюч, и свиреп их кнут —
Свинья наш маршал и очень крут.
Мы все под ярмом
И стали дерьмом.
Э-хе-хе-хе, эвоэ!..
Жратва — одно утешенье от бед,
Но взойдешь ты, заря великих побед,
Штаны на подтяжках прикроют нам ляжки,
Как пращурам нашим во цвете их лет!
И мы истребим поросячью породу,
Ведь люди свиней забивали от роду.
И вместе мы спляшем,
Как прадеды наши,
Стяжавшие славу побед!
Песня эта, благоговейно собранная по крупицам, отнюдь не поражала красотой слога, зато в примитивной своей ярости наглядно отображала умонастроения эпохи, показывая, до чего дошел тогда весь род человеческий.
