— Ни за что в жизни!
— Я так ему и скажу. Но что, если он спросит меня: “Какие деньги?”
— Да любые, Сократ.
— Не отвечай мне сгоряча — словно тебя кто-то обижает, но постарайся быть внимательным и говорить так, как если бы я снова спросил: согласен ли ты, что деньги — это и мины, и оболы, и копейки, и доллары, и фунты?
— Именно так, Сократ.
— Значит, Время — деньги?
— И никак иначе.
— А сами деньги — что?
— Деньги? Ну, деньги — это власть, слава, почет, хорошая жизнь…
— Остановись, Агатий! Умоляю тебя! Значит, Время — это и власть, и слава…
— Нет, — перебил его Агатий, — Время — деньги.
— Но деньги — власть! Значит, и Время — власть!
— Ну, пусть будет так, — нехотя согласился Агатий.
— Как же? Ведь ты только что говорил, что Время — это деньги, а теперь утверждаешь, что Время — и власть, и слава, и почет, и хорошая жизнь. И, наверняка, ты присовокупишь сюда и хорошеньких женщин, вкусную еду, дорогие вина, здоровье, красоту и еще тысячу разных вещей.
— Да. Если хочешь, Сократ, Время — все.
— Я-то, если и хочу, то смогу перетерпеть. А вот он, этот глобальный человек, продолжил бы свои вопросы.
— О, истинный золотой рупь! О каком человеке ты говоришь, Сократ? Скажи мне, кто он такой?
— Ты не узнал бы его, если бы я и назвал его имя. Тем более что он — просто глобальный человек.
— Но я и так уже вижу, что он какой-то невежда!
— Такой уж он человек, Агатий, не изящный, а грубоватый, и ни о чем другом не заботится, а только об истине. Но все-таки ему надо ответить, и я заранее заявляю, что определения, вроде твоего последнего, что Время — все, его не удовлетворят. Он ведь спросит: “Все вместе или по отдельности?” Если все вместе, то тогда непонятно, как ты его покупаешь и продаешь по частям, кусками; а если по отдельности — то, выходит, и асфальт, на котором мы с тобой сейчас стоим, — тоже Время. Кроме того, его интересует физическое определение Времени. Что это? Некая субстанция, которую ты складываешь в мешки, опечатываешь и хранишь в большом прохладном помещении, чтобы оно не протухло. Или это некое таинственное взаимодействие, вроде электрического тока, которого никто никогда не видел, но которое, тем не менее, существует; и ты загоняешь его в огромные аккумуляторы, а потом, по мере надобности, подключаешь к тому или иному человеку, отдавая ему накопленное таким образом? Или это что-то еще, недоступное моему уму?
— Не пойму, Сократ, о чем ты говоришь?
— И правильно, друг мой. Действительно, тебе, прекрасно одетому, прекрасно обутому, окруженному верными телохранителями, прославленному своей мудростью среди всех сибирских эллинов, пожалуй, не подобает забивать себе голову подобными выражениями. А мне совсем не противно общение с этим глобальным человеком. Поэтому поучи меня и ради меня отвечай. Ведь ты прекрасно постиг, что такое Время!
— Да, Сократ, склады у нас имеются. Но только никто, даже твой глобальный человек, до них не доберется. Время вкладчиков хранится надежно.
— Не потому ли люди и отдают его тебе на хранение и преумножение? Ведь никто из них даже и не знает, как он сам хранит свое Время. Они, может быть, даже и не знали, что свое Время надо хранить, а транжирили его направо и налево. И вот явился ты, спаситель и хронофил, любитель и сохранитель Времени всех других, и лишь тогда они спохватились и бросились к тебе, чтобы совсем задарма пополнить запасы своего Времени.
— Их еще приходится убеждать, Сократ!
— Да неужто! Видно, совсем поглупели люди, если их еще приходится убеждать в этом.
— Ты видел наши призывы, письменные, зрительные и слуховые: “Вы нам — год, мы вам — десять!” “Вы нам — два года, мы вам — на всю катушку!” “Вы — нам, мы — вас!”
— Ну и ну, Агатий! Как изумительно, величественно и достойно тебя это сказано! Клянусь Герой, я в восхищении, что ты по мере сил благосклонно мне помогаешь. Но ведь тому-то человеку мы не угодим, и теперь он посмеется над нами как следует, так и знай.
— Плохим смехом посмеется, Сократ! Если ему нечего сказать на это, а он все же смеется, то он над собой смеется и станет предметом насмешек для других.
— Нет, Агатий, если я отвечу ему так, как ты мне, он будет прав, так мне думается. Ведь мы так и не выяснили, что такое Время.
— Ну… без Времени нельзя жить…
— Кому нельзя, дорогой мой: человеку или богам?
— И богам, и человеку.
— Разве ты не знаешь, что боги не подвержены изменению и тлению?
— Знаю, Сократ, как же…
— По-твоему, милейший хронофил, им нужно для этого все новое и новое Время?
— Не знаю, Сократ. Похоже, что нет.
— А человеку?
— Человеку-то уж точно нужно.
— И что же мы выяснили? Что человеку для жизни нужно какое-то такое непонятное Время! Но познание того, что такое Время, снова ускользнуло от нас.
— Да, Сократ, клянусь полушкой, и, по-моему, ускользнуло как-то нелепо.
— Во всяком случае, друг мой, давай его больше не отпускать. У меня еще теплится надежда, что мы выясним, что же такое Время.
— Конечно, Сократ, да и не трудно найти это. Я, по крайней мере, хорошо знаю, что если бы я недолго поразмыслил наедине с самим собой, то сказал бы тебе это точнее точного.
— Не говори так самоуверенно, Агатий! Ты видишь, сколько хлопот нам уже доставило Время; как бы оно, разгневавшись, не убежало от нас еще дальше. Впрочем, я говорю пустяки; ты-то, я думаю, легко найдешь его, когда окажешься один. Но ради богов, разыщи его при мне или, если хочешь, давай его искать вместе, как делали только что; и, если мы найдем его, это будет отлично, если же нет, я, думается мне, покорюсь своей судьбе, ты же легко отыщешь его, оставшись один. А если мы найдем его теперь, не беспокойся, я не буду надоедать тебе расспросами о том, что ты разыщешь самостоятельно. Сейчас же посмотрим снова, чем тебе кажется Время? Только как бы тебе не сказать снова что-нибудь несуразное.
— Ну… Время — это часы, минуты…
— Месяцы, годы…
— Да, да, Сократ! Вот мы и нашли, наконец-то, что такое Время.
— Наконец-то! А то у меня уже спина зачесалась от будущих побоев. Но мне кажется, что ты хочешь снова меня провести, намеренно утверждая то, что противоречит нашему недавнему соглашению.